Пал Вавилон - [10]

— Кто же его ведает! Сами собой зарождаются, как золото самородное в земле. А мы эти крупицы золотые повсюду отыскиваем и вместе их собираем. От тяжёлых работ освобождаем, кормим, поим, одеваем, лишь бы творили, строили да сооружали.

— Верно мыслишь, князь. Когда люд теряет добротность, пропадает и единение — народ превращается в кашу–размазню. Это месиво само по себе никчёмно, но в нём зарождаются бесценные крупицы, которые притягивают к себе более достойных. Ты алмазные гроздья видел?

— Горные умельцы у меня знатные. Видел гнезда всяких самоцветов.

— Из чего алмазы родются?

— Наверное, из особого естества незримого и света.

— Нет, из обычного порошкового угля.

— Статься такого не может!

— Может, княже, может. Вот как твердющий алмаз из мягкого угля под страшным давлением под землёй образуется, так и народ под страшным давлением врагов рождает одинцов–одарёнцев, вокруг которых незамысловатый люд сплачивается воедино для очередного возрождения. Так в древних книгах писано.

— Инородцы небось книги те писали.

— Ты, княже, не был в чужих странах. Инородцы все сплошь неграмотные, кроме ведунов ихних, каких как пальцы на одной руке перечесть можно. Там грамоту от народа держат под спудом.

— Древлеправославные русские — грамотные поголовно.

— Грамоте умеют, а книг не читают.

— Вот те раз! Детки читают псалтырь и букварь, когда их дьячки обучают грамоте.

— Один рукописный букварь — на всю учильню? А в древности наши предки не только читали книги, но и писали их.

— Списывали с прописей?

— Нет, свои мысли в книгах излагали.

— Это про что ж?

— Про войну, про любовь, про военные приключения, про красоты земные.

— Ересь! Писатели списывают верооткровенные книги с прописей и описывают деяния святых отцов церкви, а самовольно пишут только летописи и то под приглядом игумена в монастыре.

— Эх, князь, а вот и неправда твоя! В стародавние времена большая часть книжек была о мирском, а не о святоотеческом. Даже бабы с девками мирские книги о любовных любезностях читали.

— Срамотища! Кто ж такое писал?

— В сильном народе две ипостаси книжников — писатели и читатели. Читатели читают, потому что это для них забавно и познавательно, а писатели пишут, потому что их душевное откровение наружу рвется.

— А не от лукавого сие? Мирской славы им хочется.

— Да, тайно мечтают память народную заслужить да ещё и награду за труд при жизни получить от князя или общества.

— Это грешно… Кто думает возвыситься, тот унижен будет!

— Грешно возвыситься над людьми неправедным богатством и незаконной властью, а не трудом и умом своим. Ежели один человек захочет самоутвердиться, потом и целый народ возвыситься возжаждет. Не всё русским согбенным и приниженным ходить да в топи таёжной от врагов таиться. Умная мирская книжка может подарить мечту и указать путь к солнцу из тьмы болотной. И книжек этих у народа должно быть много.

— Немыслимая трудность! Бумажной харатьи не научились делать, печатных буквиц отливать не умеем.

— Люди твои, князь, научились по воздуху летать, за двести пятьдесят вёрст слова передавать и стрелять до самого небокрая, а до книгопечатного станка и бумаги не додумались. Значит, не о том думали.

— Где я писателей сыщу? Из–за моря украдом вывезу?

— Сами народятся, ты только народу волю и бумагу дай. Сначала читателей и писателей будет малая горстка. Писать и читать будут только те, кого перст божий коснулся. Потом печатное слово сделается общедоступным и сплотит читающее общество в единый высокоодарённый народ. Вот так со временем и образуются грозди алмазов–знаний для установления твердыни русского духа… Что, ещё моей настоечки? — усмехнулся купец, когда вспотевший от тяжёлых дум воевода протянул ему пустую чашку.

— КрУгом голова идет от твоего зелья, чародей заморский! А от слов твоих ещё больше в ней туману, в котором всякие помыслы нехорошие роятся.

— Хлебни–ка всё–таки ещё. Руссудительности прибавит.

* * *

— Теперь слушай дальше. Мало какой народ доживает до состояния размазни. Обычно соседние народы ещё до того превращают таких выродков в рабов или вообще съедают их. Мы, древлеправославные, людьми остаться всё–таки сумели, когда другие одичали и шерстью обросли. Нас пока что сожрать боятся. Соседи, поминая в своих преданиях и хрониках о способности русских возрождаться, решили нас пока не трогать, а довести до вырождения, а потом уже потрошить. Но колокол уже пробил набат. Время пришло сплачиваться, возрождаться и расселяться, пока земля ещё пустынна после ледникового нашествия.

— Ой, ли? Надежда у нас малая, да и чернецы не велят нам болота покидать. Говорят, сгинем аки обре на чужой стороне.

— А ты меньше верь им! Думаешь, кого перемёрло больше всего в лютых холодах при последнем Леднике?

— Нас, русских.

— А вот и нет, князь. Вымирали поголовно целыми народами южане, кого баловала матушка–природа мягкой зимой, солнечным летом и урожайными дождями. А вы на чёрном хлебе пополам с корой перебились да и по сей день живы.

— Да вот только к весне детишки мрут каждый год.

— Не все перемёрли, остались ведь самые живучие! Потому как цепляетесь за жизнь, со смертью боретесь. Размазня людская вообще к жизни не приспособлена, а тут вам чернецы бубнят: «Ещё одна напАсть свалилась? Делать ничего не будем, только помолимся богу, авось, он нас сохранит. Не сохранит? Значит, по грехам нашим участь. Заслужили кару небесную. Ложись да помирай».