Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии. 1938-1939 - [6]

Прямые письменные свидетельства такого рода вряд ли име­ются, поскольку Сталин, как известно, не позволял делать записи или составлять протоколы, да и другие его поручения выполнялись в ус­тной форме. Неподчинение установленному порядку было практиче­ски невозможным, если учесть применявшиеся им в ходе «больших чисток» методы идеологизации служебного аппарата. Косвенные же доказательства, если они когда-либо и были, едва ли могли пережить психологический катаклизм Сталина и внутренние пертурбации Кремля, которые имели место после нарушения Германией договора и ее вторжения в СССР. Мало надежды и на дополнительные кос­венные доказательства, например на рассказы очевидцев. Подобно отдельным воспоминаниям В.М.Молотова, А.И.Микояна, изложен­ным в письменном виде, или устным высказываниям переводчика Павлова, они в силу ряда причин (сохранившаяся лояльность, особен­ности языка и запреты) едва ли обогатят нас принципиально новыми сведениями.

Таким образом, серьезный исследователь вынужден оставить в стороне, как не имеющий ответа, главный вопрос, касающийся до­казательств соответствующих решений Кремля. Но это не дает ему права, пользуясь отсутствием нужной документации, пускаться в безудержные спекуляции относительно целей и намерений Стали­на, как это охотно делали исследователи в послевоенные годы. Се­годня ученый обязан учитывать и другие, весьма существенные точки зрения, которые ставят под серьезное сомнение упоминае­мый выше тезис.

Согласно одной из них, нет абсолютно никаких доказательств по­стоянных «предложений» Сталина правительству Гитлера, нацелен­ных на установление особых политических отношений. Документально подтверждаемые предложения, касающиеся договор­ного закрепления двусторонних отношений, Сталин сделал гитлеров­скому правительству только в тот период, когда консолидация последнего еще казалась незавершенной, а внешняя политика — окон­чательно не определившейся.

Смысл и цели этих первоначальных предложений Сталина ис­следователям в достаточной мере ясны[5]. Двусторонние отношения между СССР и Веймарской Германией, урегулированные Рапалльским (1922) и Берлинским (1926) договорами, еще при правительстве Брюнинга и Папена подверглись тяжелым испытаниям, что привело к растущему отчуждению в отношениях связанных договорами сторон. Приход Гитлера к власти вовсе не способствовал повороту этого про­цесса вспять. Советское правительство вполне осознавало всю серьез­ность происходящего и именно поэтому заняло сугубо осторожную и выжидательную позицию. В сфере политики безопасности правитель­ство СССР уже летом 1933 г. сделало первые кардинальные выводы. Оно (а не германское правительство, как считают многие) отказалось от сотрудничества между Красной Армией и рейхсвером[6]. Все более пессимистически оценивая планируемую Гитлером восточную поли­тику, Советское правительство в первый же год всеми силами стреми­лось уяснить для себя ее перспективные цели. Как показывает речь Сталина на XVII съезде партии, произнесенная 26 января 1934 г., пра­вительство СССР, с одной стороны, считало возможным на идеологиче­ской основе более тесное слияние целей Гитлера и других заинтересованных групп (например, рейхсвера) — предположение, которое самое позднее после путча Рема лишилось всякого основания. С другой стороны, советское руководство, приободренное позицией германской дипломатии[7] и министерства иностранных дел, возмож­но, надеялось, что под влиянием жестких условий реальной политиче­ской власти Гитлер умерит свой пыл и перейдет от политики провокационных высказываний к политике сдержанных поступков. Но с выходом Германии 14 октября 1933 г. из Лиги Наций эта надежда ста­ла сомнительной, а после отклонения советских предложений исчезла окончательно.

В ходе переговоров Советское правительство пыталось заставить Гитлера раскрыть его подлинные намерения в Восточной Европе. При этом СССР интересовали прежде всего два вопроса: планы Германии в отношении Прибалтики и Украины (как видно, тогда Советское прави­тельство еще не поняло, что Гитлер метил на все Советское государст­во) . Что касается Украины, то дверь перед любыми дальнейшими попытками наладить диалог по данному вопросу захлопнул подписан­ный 26 января 1934 г.[8] германо-польский пакт о ненападении, содер­жавший, как подозревало правительство СССР, и договоренности по Украине. В связи же с проблемой Прибалтики Советское правительство 28 марта 1934 г., или через два месяца после заключения германо-польского пакта, вновь со всей ясностью поставило этот принципиаль­ный вопрос[9], предложив германскому правительству, несмотря на предупреждения Надольного о бесполезности демарша, выступить с со­вместным германо-советским заявлением о незыблемости суверените­та Прибалтийских государств.

Из безальтернативного категорического отклонения германским правительством предложения о предоставлении гарантий Прибалтий­ским странам — последней попытки СССР достичь двусторонней ста­билизации внешнеполитических отношений — Советское правительство сделало, по словам Литвинова, «необходимые выво­ды». Предпринятые в июне 1934 г. Литвиновым совместно с француз­ским министром иностранных дел Барту шаги, имевшие целью вовлечь Германию в многостороннюю систему Восточного пакта (в со­ответствии с идеей «Восточного Локарно»