Пахарь - [50]

Потом, на моделях, я искала решение отдельных узлов для гидроэлектростанций, проектируемых нашим отделением. И, выезжая на эти очень крупные стройки, радовалась: «Вот ведь что теперь нам по силам». Видела и энтузиазм, и вдохновение. Но, радуясь растущим возможностям страны, я горько страдала от постоянных картин бесхозяйственности, расточительства, неуважения к народному добру, варварского отношения к доверенным материальным ценностям. Сколько разного добра было брошено, зарыто в землю, раздавлено и смято! Сколько преждевременно выходило из строя и списывалось техники, которая в умелых и добрых руках еще служила бы нам долгие годы!

Первая из четырех насосных станций Джизакского машинного канала тоже впечатляла. Глубокий котлован, массивное бетонное тело основания. Шли и шли самосвалы, поворачивали свои прозрачные стрелы тяжелые краны. Рассыпали гирлянды искр сварочные аппараты. Мелькали в солнечных лучах полированные лезвия топоров. С грохотом опорожнялись кузова и бадьи. Гудели вибраторы. Сотни рабочих уверенно и споро делали свое дело. Их усилия, многократно стыкуясь, и становились бетонной и металлической плотью большого сооружения.

Всегда интересно видеть, как из разрозненных усилий многих людей получается нечто цельное, законченное, совершенное. Но вдвойне интереснее видеть конечный результат самим участникам событий. Я помнила, как экскаватор сделал здесь первый надрез на ровной земле с желтой щетиной стерни. И помнила, как был вынут последний кубометр грунта из котлована. И как был принят первый бетон. И как монтировались многотонные закладные детали, предназначенные для плавного подвода потока к лопастям насосов. Но теперь меня волновали не масштабы работ и даже не красивая согласованность усилий, что само по себе явление на стройке не частое. Меня волновало, что я не спотыкалась о брошенный и загубленный материал. С помощью теодолита мы восстанавливали оси первых гидроагрегатов. И вокруг нас был порядок. Не простаивали ни люди, ни техника. Материалы, которые предстояло пустить в дело через какое-то время, были аккуратно складированы и никому не мешали. Ценили рабочее время и люди. На нас не оглядывались. Мои реечницы не выслушивали бравурные реплики, от которых вянут уши: «Красавица, хочешь, осчастливлю говорящей куклой?» Я отмечала подтянутость, веселый напор, энергию рабочих, умело организованную, используемую с большим знанием дела. Порядок, между прочим, сказывался и на облике людей. Ни на ком я не видела грязных, рваных спецовок. Приписать все это рабочей эстафете было бы неверно, в один день, да и в месяц такие вещи не сотворяются. Рабочая эстафета опиралась на прочный фундамент.

Я вдруг почувствовала, что котлован весьма целеустремленно влияет на меня. Все, что я здесь делаю, я делаю четко, с подъемом, даже с какой-то новой для меня окрыленностью. Напряженный, взвинченный темп котлована становится моим темпом, я его принимаю с готовностью. Вот оно, мобилизующее действие порядка! Мелочное и наносное остается где-то далеко позади, а на первый план выступает большая трудовая задача. Я хочу проверить это свое впечатление на Мадине и Полине Егоровне.

— Мадина, — говорю я. — Что-то в котловане изменилось. Что, по-твоему?

Мадина удивленно на меня посмотрела. Она не видела разницы между днем вчерашним и сегодняшним.

— Станция стала больше, — вдруг сказала она. — И людей больше, и кранов.

— Значит, прибавилось техники, и людей?

— Конечно!

Вот как, оказывается, зрительно воспринимается ускорение ритма.

— Мне нравится, как сейчас работают, — говорит свое слово Полина Егоровна. — Никто не ходит вразвалочку. Потому, наверное, и людей кажется больше, что все теперь быстрее поворачиваются.

— А муж ваш что говорит? — Мне было интересно и его мнение.

— Делаем, говорит, теперь больше, а устаем меньше. Почему, мол? А нервничать перестали. Чего-то нет — простой, нервотрепка, крик. А сейчас в материалах нет недостатка, старайся только.

— Мадина, такие перемены надо замечать. Было ровное место, взгляду не на чем задержаться. А теперь какой жаркий костер зажжен!

— Много я еще не знаю, — с сожалением замечает Мадина. У нее грустные, строгие глаза.

— Ты почаще задумывайся над тем, что тебе пока не ясно, — говорит Полина Егоровна. — Вникай, сопоставляй, размышляй, спрашивай наше мнение. Если не будешь знать, что для людей важно, если не будешь учитывать их запросы и нужды, кто станет тебя слушать?

Я сняла теодолит со штатива, протерла объектив мягкой бумазеей.

— Ольга Тихоновна! — раздалось рядом.

Я обернулась. Ринат Галиуллин, бригадир бетонщиков, улыбался приветливо и как-то виновато. Когда-то с его бригадой, монтировавшей дома из силикальцитовых блоков, у меня не наладились отношения. Теплых чувств к этому холодному, сильному и, как мне казалось, расчетливому человеку я, естественно, не питала. Не я, инженер, настояла тогда на своем, хотя была абсолютно права и исходила из четких и ясных государственных нужд, а он, рабочий, мой подчиненный, настоял на своих требованиях, которые опирались на старый, как мир, принцип: «Своя рубашка ближе к телу». Зла, впрочем, я не затаила. Но осталось недовольство собой за не до конца проявленную принципиальность. Встречаясь, мы здоровались. А вот тем для приятных воспоминаний у нас не было.