Пахарь - [36]

— Ты, Полина Егоровна, по-житейски мудра, — заключила я. — Тебе бы к земле ближе держаться, крестьянствовать. Нет такого желания?

— Мы с мужем обговаривали это, — спокойно сказала реечница, никак не отозвавшись на похвалу. — Можно и осесть в новом совхозе. Но это зависит от того, какой директор попадется. К хорошему хозяину пошли бы.

— Я не смогла бы жить в совхозе, — вдруг сказала Мадина. — Размаха нет, не по мне это.

— Размах каждый себе сам создает, — сказала Полина Егоровна. — Он от человека зависит, от его внутреннего устройства. Кто свое дело любит и работает с радостью, тот столько всего напридумывать может, что успевай поворачиваться! Я так считаю: если человек честно работает, он и живет честно, ничего неправедного себе не позволит. А есть размах или нет, дело десятое. Мы вот внушили себе, что коров пасти, свиней разводить — это не размах, не престижное занятие. Спохватились, да пока наверстаем упущенное, сколько без мяса просидим!

— Молодец, Полина Егоровна! — опять похвалила я ее. — В вашей семье, точно, не муж, а ты бригадир.

— Я, — согласилась она. — Но бригадирские он получает. Семья на женщине держится, но муж должен быть в центре внимания. Какая в семье женщина, такая и семья.

— Я еще только узнаю про все это, — сказала Мадина.

— Милая, без детей про это не узнаешь. Как, Тихоновна?

— Согласна.

Я вогнала в неподатливую землю последний колышек и отерла со лба пот. Было знойно, очень знойно. И не укроешься. Со всех сторон — солнце и зной. Мы побрели к последней теодолитной стоянке. Расстелили платок, выложили на него нехитрые яства — хлеб, сыр, помидоры, виноград. Приятного аппетита, бабоньки!

Ели чинно, не спеша. Пили чай из термоса. Я подумала, что Полина Егоровна могла бы заняться общественной работой, у нее получилось бы. Знание жизни — великая школа.

Я думала, что мы знаем друг про друга все, но это было далеко не так. Ни Полина Егоровна, ни Мадина не знали, что я — хороший исследователь-гидравлик, я им ничего не рассказывала про лабораторию. И точно так же они рассказали мне о себе далеко не все, особенно Мадина, медленно преодолевавшая природную застенчивость. Конечно, она будет расти. Но это будет не гладкий, не безболезненный, не быстрый процесс. И он будет прямо связан с постижением жизни, с расширением кругозора.

Вот и наш грузовичок. Улыбка водителя. Горячий, как из духовки, ветер в лицо. Мелькание полыни, лебеды, пятен соли. На дамбе Южного Голодностепского канала наше транспортное средство тормозит, и мы с криками, с хохотом мчимся к воде. Летим, как школьницы, позабывшие про правила хорошего тона. Чуть ли не на бегу освобождаемся от одежды. Плаваем, плещемся. Вот благодать! И Полина Егоровна, и Мадина держатся берега. Мадина, по-моему, никогда не посещала школьных уроков физкультуры. Я сказала ей об этом своем предположении.

— Да, я филонила. А что, видно?

— Видно. — Мой ответ очень ее расстроил. — Не все потеряно! — бодро сказала я. — Есть удивительное средство. Верное, и ничего не стоит. Называется оно утренняя гимнастика.

Я вышла на берег и показала с десяток упражнений. Женщины смотрели на меня округлившимися глазами, и водитель раскрыл рот.

— И все? — сказала Мадина.

— Всего-навсего. Но минимум полчаса, и через все «не хочу». Через год у тебя будет фигура танцовщицы.

Мы оделись, и водитель сказал:

— Ну, как, полегчало? Солнце-шарик крепко жарит. Бросайте, красавицы, жребий, кто со мной останется, а кто пешком домой потопает. А чего вы хотите? За «так» я больше не катаю. — Он всегда говорил это.

— Мы все трое хотим, мы все трое остаемся! — по-девичьи звонко закричала я.

— Трое? Ишь чего! Я к вам без хитростей, а вы опять не уважили ветерана.

— А вот поймаем! А вот раскачаем! А вот бросим! — Мы двинулись на него с трех сторон, разыгрывая нападение. Он ретировался в кабину и нажал на стартер.

III

Со службы я ушла ровно в пять. В отличие от мужа, здесь я не перерабатывала. Взяла из садика Петю. Внимательно его оглядела. Не простыл ли, напившись холодной воды? Мальчик был в полном порядке.

— Знаешь, кто к нам приехал? — спросила я.

— Бабуля, бабуля! — Он захлопал в ладоши и, пользуясь тем, что я нагнулась, помогая ему застегнуть сандали, заговорщически зашептал мне на ухо: — Мамочка, а что она мне привезла?

— К нам не бабуля приехала, — прервала я его эгоцентрические мечтания. — Кого мы все эти дни ждали?

— Кирилла, — сказал он без прежнего воодушевления. — Я через два года тоже поеду в пионерский лагерь!

— Поедешь, маленький.

— Я не маленький. Это Кирилл маленький. Я даже плавать умею.

Кирилл сейчас был в два раза старше Петика. Пять лет — нормальная разница. Старший выпорхнет из гнезда, когда мы приблизимся к пятидесятилетнему рубежу, а младший еще какое-то время побудет с нами. Не будь Дима таком занятым товарищем, я бы родила еще одного-двоих. А так — все сама и сама. Это меня и остановило.

Дома Петик бросился к Кириллу. Они тискали друг друга, мяли, визжали. Кирилл поддавался, и Петик упивался временными победами. Старший вытянулся, прибавил килограмма два, стал более самостоятелен: режим, дисциплина, общество сверстников.