Пахарь - [25]

Современный крейсер сосредоточивал в себе такую силу, что кружилась голова. То же самое можно было сказать и о подводных лодках, быстрых, как торпеда. Дмитрий Павлович подумал, как непросто было добиться примерного равенства с гигантской военной мощью США. Ведь в год окончания второй мировой войны Америка выплавляла в десять раз больше стали. Да, паритет военных возможностей дался нам нелегко и недешево. Величайшие усилия и материальные жертвы вошли в его стоимость. Теперь помериться силами с нами могли только люди с ненормальной психикой. В современном мире с его жесткой конкуренцией нашей стране был необходим большой в сильный океанский флот. Дмитрий Павлович это знал, и затраты, на которые в связи с этим пошла страна, он считал необходимыми. Они гарантировали, что второй сорок первый год не повторится. Они гарантировали это твердо и надежно.

Еще одной достопримечательностью Севастополя был океанариум. В бассейнах с большими иллюминаторами и в аквариумах жили обитатели морских глубин северных, умеренных и тропических широт. Диковинные рыбы смотрели на людей выпуклыми немигающими глазами. Их жабры ритмично процеживали воду. Какие удивительные и забавные чудища населяли океаны! Петику очень понравился неимоверно большой, покрытый мощным оранжевым панцирем краб с загребущими серповидными клещами. Вопросы посыпались лавиной — про краба, рака, дельфина, осьминога, черепаху, угря, белугу, актинию, тунца, макрель. Он хотел плавать с рыбами, играть с рыбами, есть их пищу. Он хотел стать рыбой, нет, крабом с клещами, дробящими панцири. Он объявил отцу, что пойдет отсюда прямо в море и будет жить с рыбами. Дмитрий Павлович засмеялся и сказал, что люди не могут жить с рыбами, ведь они не умеют дышать водой.

Великое многообразие жизни раздвигало границы привычного. Люди работали в океане, чтобы знать о нем все и иметь доступ к его богатствам. В чем-то это было сродни покорению целины, сродни работе, которую Дмитрий Павлович знал и любил. У каждого человека, подумал он, должна быть своя целина, своя пустошь, которою надо вспахать и засеять, и вырастить на ней урожай. А если этого нет, если есть только езда по наезженной колее и дни копируют друг друга, как изделия одного конвейера, невольно возникают вопросы о смысле жизни. Они остаются без ответа. На проторенной колее пророки не вещают.

Петик не хотел уходить из океанариума. Дмитрий Павлович не стал торопить сына. Они еще раз осмотрели рыб, и черепах, и прочих представителей богатейшей морской фауны. Возбуждение сына улегалось по мере того, как удовлетворялось его любопытство. И после второго круга он, спокойный, умиротворенный, вышел на бульвар и спросил:

— Папа, а теперь куда?

— Теперь — никуда. Мы будем стоять здесь и ждать. Скоро проплывет большой корабль с большими пушками. Мы посмотрим на него и поедем домой.

— Он куда поплывет?

— Туда, — ответил Дмитрий Павлович и показал рукой вдаль. — Знаешь, корабли плавают везде, где есть море. И везде, где они плавают, они несут наш советский флаг. И люди на этот флаг смотрят. Наш флаг сильно действует на людей. Когда ты вырастешь, тебе это станет абсолютно ясно.

— У нас в детском саду тоже есть флаг, — сказал Петик. — Первого мая везде были флаги, и салют был. Флаг что делает?

Дмитрий Павлович подумал, что флаг несет мысль, идею, символ.

— Флаг помогает людям быть вместе, — сказал он.

— Как воспитательница?

— Во-во! Ты очень правильно все понял.

Они встали на высоком берегу. Недалеко, чуть-чуть левее, был вход в бухту. А дальше вода синела, и начиналось море. Море казалось безбрежным. Безбрежным оно и было для кораблей, которые выходили из этой гавани. Вернее, для них существовал только один берег — родной, тот, который они покидали и к которому потом возвращались, утомленные службой и штормами. Дмитрий Павлович держал сына за руку. Лицо его было торжественным и счастливым. Когда он ехал в Севастополь, у него была только одна волновавшая его мысль. Он хотел видеть корабли вблизи. Они могли заходить в бухту, или держать курс в открытое море, или стоять на якоре, это не имело значения. Он любил корабли, как люди любят выдающиеся творения рук человеческих. Такая любовь вмещает в себя богатейшую гамму чувств: изумление, гордость (знай, мол, наших!), восторг, личную причастность к сотворению этой грозно заточенной, одухотворенной стали.

Когда он ходил в школу и думал над тем, как сложится его судьба, он видел себя и моряком. Но в конечном итоге верх взяли строительные леса. Раздвоенность же стремлений была большая, он колебался. Морская служба манила голубой далью, безбрежностью и многообразием мира. Стройка тоже манила, но совсем не так. Притягательная сила моря взяла бы верх, но хотелось что-то сделать своими руками и на земле, оставить след, и он выбрал стройку и поступил в ирригационный институт. Но мысль, что он ошибся, долго преследовала его. Можно сказать, до самого Чиройлиера. И потом еще долго была тоска по морю. Лишь много позже он осознал, что это была тоска по утраченным возможностям. И отдыхать он поехал на море, а не на Иссык-Куль, песчаные пляжи которого не шли ни в какое сравнение с перенаселенными ялтинскими.