Пагуба. Переполох в Петербурге - [86]

Вместе с Дрезденшей и Кларой отправился в качестве сопровождающего их кавалера не богатый, но красивый и ловкий молодой шляхтич, явившийся в Петербург под именем графа Дмитревского. Он ехал туда в надежде на успех у женщин, а также и на счастливую, а в случае надобности и не совсем чистую карточную игру, которая велась тогда в Петербурге в огромных размерах, так что нередко груды золота с игорных столов переходили не только в карманы, но и за наполнением их в носовые платки и даже в шляпы счастливых игроков. Что же касается женщин, то среди поляков были еще памятны те блестящие успехи, какие в этом отношении имел молодой и красивый Петр Сапега при дворе императрицы Екатерины I.

Вскоре после отъезда из Варшавы Клара – как мы уже знаем – явилась на вечеринках Амалии Максимовны.

VIII

Над Петербургом начала расстилаться морозная ночь, а на темном небе все ярче и ярче разгорались звездочки, сверкая серебристым трепетным блеском. Такая ночь при совершенно безоблачном небе была самою удобною порою для астрономических наблюдений, и этими благоприятными условиями хотел воспользоваться состоявший при Петербургской академии Делиль, называвшийся по-русски Яковом Осиповичем и уже давно поселившийся в Петербурге. Теперь он в теплом шлафроке и в ночном колпаке медленно поднимался из своей квартиры по крутой лестнице, которая вела в устроенную в его доме обсерваторию. За ним с фонарем в руке шел один из его помощников Карл Богданович Рейхель.

– А где же Никита Петрович? Опять он сегодня не пришел к назначенному времени, как это жаль! – проговорил Делиль, обращаясь к Рейхелю.

Так как этот последний не говорил по-французски, а Делиль в свою очередь не говорил по-немецки, то разговор между двумя астрономами происходил на русском довольно ломаном языке, а шел он о Попове, адъюнкте, или старшем помощнике Делиля. Рейхель же был только младшим помощником.

– С некоторого времени господин Попов сделался очень неисправен, почти никогда не приходит вовремя, а иногда и вовсе не является на службу, – отозвался Рейхель, по-видимому, равнодушно, но в сущности с затаенною неприязнью к Попову. Неприязнь эта была вполне понятна, так как Рейхелю хотелось поскорее сжить Попова, чтобы самому занять его место, а сверх того в Академии наук в ту пору под предводительством Ломоносова шла ожесточенная борьба академиков из русских с академиками из немцев.

Как человек, хорошо понявший смысл речи Рейхеля, Делиль, не друживший с немцами-академиками, не обратил на неприязненный отзыв о Попове никакого внимания.

«Верно, где-нибудь веселится. Да, впрочем, это и извинительно, человек он еще не старый и холостой», – подумал астроном, вспоминая, что и он сам, несмотря на всю страсть к звездочетству, был не прочь рассеяться и развлечься и часто предпочитал прелестям звездного неба земные прелести. Делиль теперь пожалел только о том, то его молодой адъюнкт потеряет такой удобный случай для астрономических наблюдений, какой представляла настоящая ночь, столь редко бывающая на петербургском небосклоне, застилаемом обыкновенно в зимнюю пору и облаками и туманом, а между тем в настоящее время представлялась возможность к самым точным наблюдениям над Марсом, ярко блиставшим на небе своим красноватым отливом.

В обсерватории Делиль совершенно предался своим любимым занятиям. Смотря напряженно в телескоп, он по временам приказывал Рейхелю сделать в астрономическом журнале ту или другую заметку. Рейхель, исполняя приказание звездочета, ворчал что-то себе под нос и пытался несколько раз заговорить о непосещении Поповым обсерватории, ссылаясь на то, что отметки в журнале должны были бы в этот день быть ведены не им, Рейхелем, а Поповым, но все в таком роде попытки оставались безуспешны, и Делиль, не разговаривая с Рейхелем, усердно продолжал заниматься своим делом.

Подвохи Рейхеля во вред Попову касались, однако, не только небрежности Попова по его служебно-ученым обязанностям, но и лично самого Делиля. В это время Попов, забравшись в квартиру холостяка-астронома, к которому перешла на житье Шарлотта в качестве хозяйки или экономки, любезничал с нею, пользуясь отсутствием звездочета, который, как знал очень хорошо Попов, нескоро вернется с той высоты, на которую он забрался.

– Ты мне все говоришь, что ты так меня любишь, что и жить без меня не можешь и что непременно женишься на мне, а послушаюсь я тебя, так меня после того обманешь, – говорила Шарлотта, ласкаясь к Попову. – Знаем мы вас, мужчин. Ведь ко мне, как ты знаешь, подбивался сержант Данилов. Он хотел даже дать расписку, что обязывается на мне жениться, да что значит такая расписка, ведь она только на смех пишется. Взяла бы я ее от него в шутку, да потом и возвратила бы назад – что мне с нею делать? – говорила Шарлотта.

– А хочешь, Шарлотточка, так я дам тебе такую расписку? – вызвался Никита Петрович.

– Пожалуй, для шутки, – посмотрю я, что ты в ней напишешь, да пиши так, чтобы видно было, что ты меня страстно любишь и что хотел бы на мне жениться, а об обещании, если хочешь, то не пиши. К чему пустые обещания, если ты их сам добровольно сдержать не захочешь?