Падурянка - [2]

Повезло-таки молодому председателю — тогда он был еще студентом и не слышал того знаменитого причитания. Трудно б ему пришлось: даже в кратком пересказе оно вызвало у него такие спазмы, что он стал избегать вдовушку и, откровенно говоря, даже побаивался ее.

Иляна была скромной, тихой женщиной и такой старательной, что по осени получала на трудодни вровень с бригадиром. Трое ее ребятишек, оставшиеся от мужа, ходили чистенькие, опрятные; старший, ученик второго класса, даже возымел желание стать отличником, за что его очень невзлюбили другие падурарчики.

Домик Иляны на самой окраине был маленький, уютный, покрытый ржаной соломой. Правда, жили в нем мало — вечно висел на дверях, греясь на солнце, старый замок. Хозяйка работала в поле с утра до ночи, дети были в детском саду. Только под самый вечер возвращались ребятишки — шли молча, крепко держась друг за дружку. Следом за ними приходила и Иляна — окна светились, из трубы шел дым, а назавтра чуть свет опять висел замок, дожидаясь, пока взойдет солнце, чтобы погреться немножко.

Однажды летом, в самую жару, неизвестно отчего загорелся этот домик. Хозяйки, конечно, не было дома. Когда сбежались соседи, они нашли только голые стены и теплую золу. Старик Никита, самый старый на селе Падурару, подобрал горячий замок, каблуком загнал его в землю, чтоб остыл, и сказал вслух:

— Вот будет голосить-то!

Председатель приехал тут же. Правда, по переулку машина шла очень медленно, готовая в любую минуту повернуть обратно. Иляны еще не было, но сам домик был такой жалкий, такой безысходностью веяло от его голых закопченных стен, что спазмы все же перехватили горло председателя. Он большими затяжками выкурил папиросу, выпил стакан воды, принесенный соседями, еще закурил. Спросил, где работает хозяйка. Иляна была в соседнем колхозе, просеивала семена, приобретенные в обмен. Тогда председатель посадил самого старого Падурару в машину, и они поехали к соседям. О чем они говорили дорогой, неизвестно, да им, пожалуй, и некогда было особо разговориться: соседний колхоз рядом, дорога ровная.

Когда подъехали к зерновым складам, мош Никита вышел из машины очень взволнованный, а председатель присел возле кучи семян и стал медленно просеивать зерна сквозь пальцы, будто пересчитывал их. Иляна только расстелила на траве чистый платочек и собралась закусить… Увидев их, она замерла, встревоженно глядя на Никиту. И тут старый Падурару бодро пошел к ней.

— Послушай, Иляна…

Бедная женщина… Она всегда жила в ожидании грома, который вот-вот должен загрохотать над ее бедной головой. Глаза окаменели, умоляя о защите, и она едва прошептала:

— Мош Никита…

Но старый Падурару — не зря же его привезли на машине! — побагровел и крикнул, точно она доводилась ему родной дочкой:

— Эй ты, не балуй! Со мной шутки плохи! Цыц!

Черные глаза вздрогнули.

— Мош Ники…

— Слушай, глупая баба… Домик у тебя сгорел. Сгорел только что… Здесь Падурару сделал вынужденную паузу — у молодого председателя перехватило дыхание, а Иляна уже заломила руки. — Цыц, глупая баба! Товарищ председатель сказал, что завтра, когда вернешься отсюда, увидишь такой домик, какого не было ни у деда, ни у прадеда твоего… Только не голоси! Ребятишек оставят на ночь в садике… Но чтоб без этого самого!..

Молодой председатель смотрел на Иляну умоляюще: «Если можешь, если только можешь… Даю слово…»

Бедная Иляна… Крепко стиснула зубы, сжала свои натруженные руки в два каменных кулака, а по смуглому лицу уже бежали ручейками слезы, стекали с подбородка на колени и расплывались двумя мокрыми пятнами по ее ситцевой юбке…

Старый Падурару снял шляпу, облегченно вздохнул, вытер лоб.

— Все, товарищ председатель… Раз принялась плакать, голосить не станет… Теперь пошли строить дом.

И дом выстроили. Собрались все Падурару и работали до вечера, потом трудились всю ночь, а утром опять кипела работа. Снесли старые стены и свезли в овраг за деревней. В глубине двора, под старым орехом, поднялся новый дом. Покрыли его черепицей, чтоб никогда больше не горел. Обили досками полы во всех трех комнатах и на кухне. Вставили новые двери, новые окна, даже выкрасили их в салатный цвет, как было в старом доме.

На второй день, под вечер, во дворе остался только самый старый Падурару — врезал замок в новых дверях, чтобы в случае надобности можно было закрыть. Весь народ собрался на дороге. Чуть в стороне, задумавшись, стоял местный врач, вероятно жалея, что потерял лучшую, может быть, страничку своей «Мудрости»…

Вдруг все стихло. В конце улицы появилась сухощавая, низенькая женщина, следом за ней шли трое ребятишек, крепко держась друг за дружку. Шли они медленно, потом побежали, потом опять пошли медленно, еле передвигая ноги… У ворот все четверо остановились. Руки вдовы уже вознеслись к небу, затем упали на плечи ребятишек — и вот потекли слезы, вздрогнули губы. Но тут самый старый Падурару опять побагровел и закричал, точно она ему доводилась родной дочкой:

— Эй ты, не балуй! Со мной не шути! Иди лучше посмотри домик — осталось только обмазать и побелить…

Легко сказать «иди»… Из толпы вышла старая, седая падурянка и подошла к Иляне: