Падший ангел - [119]

– Наверное, нет, – жалко промямлил он, – но…

– В таком случае пусть укладывает вещи, – жестко заключила я. – Не бойся, я подыщу ей работу, не менее увлекательную, чем здесь.

Перепуганный насмерть, Дэвид молчал. Лишь когда я уселась за стол, чтобы написать сопроводительную записку для дрянной девчонки, он, набравшись смелости, спросил:

– А как же я?

Я взглянула на него исподлобья.

– Тебя, пожалуй, так просто не спровадишь. Так что собирай-ка вещички и перебирайся в другую спальню. Поживешь пока один, а там посмотрим.

Он подавленно согласился. Недельку я подержала его в черном теле. Потом позволила ему пасть передо мной на колени и в конце концов милостиво даровала прощение. Это было на редкость приятное примирение.

Что же касается горничной, то я отправила ее к кузену Спейхаузу с посланием, в котором сообщала, что, на мой взгляд, сия девица станет ценным пополнением в его хозяйстве. Он немедленно уловил мой намек и был столь потрясен ее достоинствами, что прихватил с собою в Лондон. Но там она почему-то не прижилась и сбежала с каким-то солдатом. Возможно, наша горничная до сих пор занимается своим излюбленным ремеслом – на сей раз где-нибудь под сводами Вестминстерского моста, беря по шесть пенсов за один раз.

Если я и преподала Дэвиду урок, то для себя извлекла еще больший. Я поняла, что даже такое сильное чувство, как его любовь, нельзя воспринимать как нечто само собой разумеющееся. В конце концов все это даже позабавило меня. Раньше я была склонна боготворить Дэвида, а тут оказалось, что он далек от совершенства – как и любой другой смертный.

Однако мелкие неприятности не в силах были нарушить плавный ход нашей жизни. Мы продолжали безумно, страстно любить друг друга. Мы жили в замкнутом мире, где было место только для нас двоих и ни для кого больше. Наша любовь была крайне эгоистичной, но она и не могла быть иной. Просыпаясь утром, я почти никогда не находила его подле себя, но всякий раз сердце мое вздрагивало от безотчетной радости. Если мы расставались хотя бы на несколько минут, то, увидев друг друга вновь, не могли удержаться от счастливой улыбки, и сердца наши радостно бились.

Мирное течение дней наполняло душу таким безмятежным покоем, что иногда проявление глубокого чувства бывало для нас подлинным потрясением. Я хорошо запомнила одну из наших прогулок. Как-то раз мы отправились посмотреть на зеленых дятлов, гнездо которых Дэвид приметил в молодой рощице неподалеку от дома. Внезапно, словно из-под земли, перед нами выросли двое. Это были цыгане. Угрюмый вид двух отвратительных громил не предвещал ничего хорошего.

– Не найдется ли у вашей чести лишнего серебришка для двух голодающих? – заныл один из них особым тоном попрошайки.

– Я не прихватил с собой денег, – ответил Дэвид, настороженно глядя на подозрительную парочку. – Но если вам нужна работа, то ее найдется немало на лесопилке, и мы можем встретиться там попозже.

Их глаза загорелись дикой злобой. От страха я едва держалась на ногах: на поясе у цыган болтались ножи, а у Дэвида не было ничего, кроме тросточки из терновника, с которой он не расставался из-за хромоты.

– Тогда, может, леди пожертвует нам свои побрякушки, чтобы мы не померли с голоду в пути? – зловеще ухмыльнулся один из них, побольше, впившись глазами в золотую цепочку миниатюрного портрета Дэвида, который висел у меня на шее. Он сделал шаг, намереваясь протянуть ко мне руку.

Дэвид вышел вперед, загородив меня собой.

– Если ты посмеешь хоть пальцем ее тронуть, я убью вас обоих, – сказал он спокойно, но с такой холодной решимостью, что у меня застыла в жилах кровь. Цыгане в замешательстве замерли на месте. Они стояли еще пару минут, переговариваясь на своем непонятном наречии и поглаживая рукоятки ножей. Дэвид оставался спокойным и собранным, как зверь перед прыжком, готовый мертвой хваткой вцепиться в горло врагу. Наконец у цыган не выдержали нервы. Ругаясь вполголоса, они напролом, сквозь кусты, ринулись прочь. Еще не веря, что все обошлось, я в изнеможении прильнула к Дэвиду. Он успокаивающе обнял меня.

– Неужели ты угрожал им всерьез? – спросила я в ужасе.

Его глаза перестали быть серыми, вновь обретя обычный нежно-голубой цвет.

– Конечно, – ответил он без тени улыбки, – они погибли бы, едва прикоснувшись к тебе.

Мы почти не разлучались, потому что все, что нам нужно было для счастья, – это быть вместе. Сами мы очень редко выезжали куда-нибудь за пределы Спейхауза, но к нам постоянно наведывались гости. Иногда, получив кратковременный отпуск, к нам приезжал сын Дэвида Ричард. Он служил в том же полку, где некогда отец, и оказался в самом пекле войны в Испании.[36] Дэвид им очень гордился, и доставляло радость смотреть на них, когда они были вместе. Это был приятный парень, хотя внешностью не шел с отцом ни в какое сравнение. Он прекрасно ладил со своим сводным братом, об истинной степени своего родства с которым, конечно же, не догадывался. У Артура появилась свойственная всем мальчишкам склонность боготворить его как героя, и он постоянно ныл, надоедая нам просьбами разрешить ему «пойти к Ричарду в солдаты», как только достаточно подрастет. Это нравилось отцу, но я про себя решила, что ему никогда не быть солдатом: у меня и без него их хватало.