Падший - [6]

– Я сделаю все правильно, – поклялась она. – И не только ради Бастьяна. Но и ради себя.

Поражения не были Одетте к лицу.

Она крепко сжала металлический шпиль соборной башни.

– C’est assez[17], – сказала она. Пришло время сделать то, что Одетта создана делать. Пришло время утолить голод – нужно успеть до того, как очнется Бастьян, ибо Никодиму понадобятся все его дети на пике своих сил, когда настанет тот самый час.

Пока она могла только гадать о том, каким новорожденным вампиром станет Бастьян. С ним сложно было справиться даже тогда, когда он был всего лишь мальчишкой. Характер у него всегда был взрывным, он любил решать разногласия кулаками, а не словами. Из-за своей несдержанности он лишился места в военной академии в Вест-Пойнте, а ведь Никодим трудился много лет, чтобы Бастьян получил его. В конце концов у сына квартерона[18] и тианки[19] не было достойной родословной для такого статусного учреждения.

Никодим полагал, что если Бастьян перенесет трансформацию и выживет, он станет самым сильным из всех его детей, просто потому что в их жилах текла одна кровь, как при жизни, так и в бессмертии. Общая кровь была сродни броску монеты. Иногда из смертного праха рождался великолепный и могущественный бессмертный.

А в ином случае?

Потеря рассудка и неконтролируемая жажда крови, как это было с Владом Цепешем. Или с графиней Елизаветой Батори, которая купалась в крови своих жертв. Или как с Кэто Данзо, который парил по небу на огромных крыльях, точно летучая мышь, и нападал на несчастных.

Одетте хотелось верить, что ничего подобного не случится с Бастьяном. Может, у него появится любовь к чтению, как у Мэделин? Или страсть к различного рода наслаждениям, как у Гортензии? Он станет угрюмым, как Джей, или любителем злых шуток, как Бун?

– Assez[20], – заявила она небесам.

Взгляд Одетты снова скользнул вниз, к Джексон-сквер, и ее глаза пробежали по соседним улочкам, ища одинокие фигуры, блуждающие в потемках. Ее внимание наконец привлек кто-то, шагающий мимо газовых ламп вдоль улицы Шартр.

Больше не раздумывая, Одетта распрощалась со Спасителем и отпустила металлический шпиль. Она закрыла глаза, пока летела вниз, наслаждаясь потоками прохладного воздуха и ветра, свистящего в ушах. В тот самый момент, когда она почти достигла земли, ее тело инстинктивно сгруппировалось и она перекатилась по тротуару в кувырке. Она опустилась с едва различимым, приглушенным звуком и поднялась на ноги за считаные доли секунды. Выпрямившись, она огляделась, а потом сунула руки в карманы штанов. Напевая себе под нос, Одетта прогулочным шагом двинулась вдоль улицы, в темный переулок, известный местным как Пиратская аллея. Слова «La Marseillaise»[21] украсили ночное небо над Одеттой, а стук ее сапог разнесся эхом во мраке.

– Allons! Enfants de la Patrie[22], – мягко напевала Одетта.

Она скользнула мимо железных решеток забора, возле которого Жан Лафит[23] продавал награбленное в начале столетия. Темное витражное стекло поблескивало на периферии зрения Одетты. Одетта готова была поклясться, что видит там, в церкви, призрака Отца Антуана[24], покачивающего своей кадильницей[25], дымок из которой вился вокруг него. Или быть может, это было привидение монаха, которых жил под этой изысканной крышей столетие назад и любил воспевать Кирие[26] во время вечерних бурь.

– Le jour de gloire est arrivé[27], – продолжала напевать она.

Жуткие истории об аллее, населенной призраками, живущими в самом сердце французского квартала, всегда завораживали Одетту. Как и бесчисленные рассказы об этих великолепных землях, известных под именем Америка, они часто скрывали за собой самые темные моменты истории. В случае с Новым Орлеаном истории эти скрывали в себе несколько сотен лет, которые портовый город провел под знаменем работорговли. Они шептали о смертях, о которых не принято говорить, смертях тех, кто жил, и дышал, и любил на этих изогнутых серпом, точно полумесяц, землях еще до того, как конкистадоры приплыли в местные бухты и водрузили здесь свои флаги.

Бурлящая от гнева и злости тьма. Движущиеся тени, проступающие под тонким слоем сияющей роскоши.

Одетта повторила следующую строку песни дважды, ее голос звенел, как колокольчик.

– L’etendard sanglant est leve[28]! – она обогнула угол и ускорила шаг, устремившись в сторону высокой фигуры, которая шагала недалеко впереди.

Когда молодая женщина услышала размеренные шаги Одетты за спиной, она замерла и наклонила голову – кожа на ее виске блеснула, точно серебро, в свете мерцающих газовых фонарей. Затем она снова выпрямилась, и ее элегантная дамская шляпка устремилась к небу, точно девушка молилась Богу.

«Глупость смертных, – подумала Одетта. – Твой Бог тебе теперь не поможет».

И дело заключалось вовсе не в том, что Одетта находила веру глупостью. Напротив, она считала Христа одним из своих лучших друзей. Кроме того, надежда – это несгибаемая сила.

Просто не настолько несгибаемая, как Одетта Вальмонт. Не в случае этой девушки. Не этой ночью.

Она дождалась, пока девушка снова зашагает, и устремилась следом за ней по пятам. Многие вампиры предпочитали растягивать время своей охоты, оттягивая атаку до последнего, чтобы страх пропитал кровь их жертвы. Чтобы та начала тяжело дышать, запинаться и умолять о пощаде. Бун обожал подобные игры. Однако охота была его промыслом. Одетта же никогда не относила себя к числу подобного рода бессмертных.