Падшие в небеса. 1937 год - [28]

— И даже не в Самойловой дело? Я хоть и человек в газете, как говорится новый и молодой, но все замечаю! Мы расслабились товарищи! Да! В то время когда наша партия, наш любимый вождь товарищ Сталин, говорит и предупреждает об опасности — мы сами потворствуем буржуазным недобиткам! Потворствуем и ломаемся! Идем на поводу! Да, да! На поводу! Уступаем себе в малом, а в конечном — уступаем врагам! Над залом пронесся ропот недовольных голосов. Присутствующие, переглядывались и не понимая — куда клонит Митрофанов. Спрашивали у друг друга — что он имеет в виду. Пончикова встала, постучав ладошкой по столу, крикнула:

— Тише товарищи! Тише! Соблюдайте тишину! Дайте товарищу Митрофанову закончить. Димка прервался и с благодарностью смотрел на комсорга. В его глазах мелькнул огонек преданности. Такая искорка проскакивает у цепного пса перед хозяином, который, выносит миску с кислыми щами и костью.

— Нет, товарищ Пончикова! — вмешался майор. Нквдэшник приподнялся и обведя взглядом зал, добавил:

— Мне вот тоже лично не понятно — что имеет в виду товарищ Митрофанов? А? Поконкретнее надо! А то, тут, вот, обвиняет весь коллектив, в политической близорукости и потворству буржуазной идеологии — я так вас понял товарищ Митрофанов? А сам говорит расплывчато! Нет уж, если есть, какие-то факты говорите конкретнее! А так, выходит, вы всех обижаете, и все имеют право возмущаться! Пончикова прикусила губы и села. Она растеряно смотрела на майора. Тот ухмыльнулся и пожал плечами:

— Просим вас товарищ Митрофанов — поясните, куда вы клоните! И не стесняйтесь, тут все свои и критика, если она по делу — лишь на пользу! Митрофанов слегка смутился. Димка шмыгнул носом и покосился на президиум.

Майор развел руками и ехидно улыбнулся. Смирнов сидел красный, как вареный рак — сжав ладони, перед лицом и уткнувшись, в них носом. Павел понял — главный редактор боится. Он — боится каждого слова, а еще больше — каждого движения своего соседа, в оливковом кителе, с красными, словно капли крови — петлицами.

Абрикосов тяжело вздыхал и кивал головой, словно старый мерин — перед загоном на бойню. Его седая макушка двигалась вверх-вниз.

— А, что могу и примеры! — вновь уверенным голосом прокричал Димка. — Вот, мой друг и товарищ по работе, и вообще сосед по кабинету, Паша Клюфт — поддался на провокацию. Он не устоял перед этой гадиной Самойловой. И написал, что она ему втемяшила! А втемяшила она ему, страшные вещи! Страшные товарищи! Павел опешил. Он почувствовал, что у него вот-вот остановится сердце. Страх пронизывающий все клеточки его кожи — окутал тело. К горлу подкатил комок. Клюфт почувствовал себя парализованным, от ужаса. Все присутствующие невольно повернули головы и смотрели на него. Павел ощущал на себе: любопытные и сочувствующие, и главное презрительные взгляды коллег.

— Да товарищи! Как, мне не горько говорить, но я скажу! — продолжал свою речь Митрофанов.

Его голос слегка дрогнул. Димка тяжело вздохнул и словно актер, развел руками, ища поддержки у зрителей:

— Да, вот его статья! Причем как вы видите на второй полосе нашей газеты! Почти сразу за передовицей! А как она называется? А? Как? И как такое название пропустил главный редактор? А называется она товарищи вот как! — Димка поднял вверх руку. В его ладони был зажат номер газеты со статьей Павла «Мерзость, несущая опустошение» — о суде в Минусинске.

— Вот товарищи, называется статья, Мерзость — несущая опустошение! А, как, вы думаете — откуда эта цитата? А? Думаете, сам Павел ее придумал?! Нет! Ничего подобного! Это статья из пресловутой книжки под названием библия! Этого печатного опиума для народа! Этого издания по обдуриванию и одурманиванию нашего советского народа — попами и буржуями! И врагами! Мерзость — несущая опустошение! Написано в так называемом новом завете, от какого то там Матвея! Стих двадцать четвертый строка пятнадцать! Можете проверить! Над залом пронесся гул. Но это уже был гул возмущенных голосов. Павел опустил голову. Он не мог заставить себя посмотреть на трибуну. Хотя, он, так хотел, в эти секунды — взглянуть Димке в глаза! А тот, продолжал, свою «обличительную» речь:

— И это не все! Я думал это случайно! Тоже! Как вы! Но нет! Посмотрите на саму статью! Посмотрите! Вот, что там написано! Доколе невежи будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? Доколе глупцы будут ненавидеть знание? Но упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их! И придет им ужас как вихрь! Принесет скорбь и тесноту! А мы посмеемся, над их погибелью, порадуемся — когда придет к ним ужас! Думаете и это товарищ Клюфт, сам придумал? Нет как бы не так! Это строки из так называемых притчей — стих первый строка двадцать первая! И, что же получается товарищи?! Шпионка и троцкистка, вбивает в голову комсомольцу — эту заразу и он все пишет, пишет для читателя! А рабочие и крестьяне края читают эту гадость! И все мы являемся, как бы носителями этой буржуазной, религиозной заразы! Нет, товарищи! Я хочу, что бы мой друг товарищ Клюфт очистился от этого всего и сказал нам, что и он, тоже осознает, что поддался на провокацию этой гадины Самойловой! И тогда и ему и мне станет легче! А мы товарищи впредь будем научены страшным уроком! Уроком отсутствия бдительности! В зале повисла тишина. Тягостное молчание длилось несколько секунд. Но Клюфт успел услышать, как тикают на его руке часы. Скрипнул стул. Тяжелый вздох. И опять тишина.