Падение «Вавилона» - [23]

После очередной его выволочки за плохо начищенные сапоги я уже покидал канцелярию роты, направляясь отрабатывать внеочередной наряд на полковую кухню, как вдруг у двери меня остановил окрик с характерным кавказским акцентом:

— Я тебя, падаль, еще не отпускал! Ну-ка ко мне!

— Слушай, говнюк, — прорвало меня, — ты езжай лучше в родной аул орать на на своих баранов и мусульманок.

— Ах, вот ты как запел, дружок!.. — Басеев встал из-за стола и, подойдя ко мне, цепко ухватил ворот моей гимнастерки.

Кулак его, упершийся мне в челюсть, отчетливо пах селедкой.

— Я тебе не дружок, — сказал я. — И овец вместе с тобой не пас.

Он врезал мне под дых, но к такому удару я был готов, да и ударчик-то его дилетантский означал для моего пресса подобие некоего неприятного массажа, и прежде чем лейтенант успел удивиться отсутствию какой-либо реакции с моей стороны, я, переборов естественное раздражение, зовущее к рукоприкладству, произнес:

— Нехорошо поступаешь, Басеев. Не как мужчина. Звездами пользуешься. А на честную драку ведь не потянешь, кишка тонка…

Басеев медленно убрал руку от моего ворота.

Он напряженно раздумывал. И я понимал, о чем именно. Весил я около ста килограммов, Басеев же едва дотягивал до восьмидесяти; мускулатура моя тоже внушала ему известные опасения, но горячий кавказец полагался на свой борцовский опыт, не подозревая, что весь опыт его в моих глазах не более, чем комплекс оздоровительной гимнастики, предназначенный категории спортсменов подросткового возраста.

— Не я тебе это предлагал… — сказал он звенящим от злобы шепотом. — Пошли в спортзал.

Однако прежде чем мы отправились в спортзал, Басеев построил в казарме взвод, сообщив, что желает продемонстрировать подчиненным некоторые азы рукопашной схватки, полагая, видимо, что мое избиение должно носить характер официальный и, главное, публичный.

Для разминки Басеев пошвырял из одного края ковра в другой десяток новобранцев, а затем, глядя на меня орлиным непреклонным взором, вопросил: кто, дескать, из имеющих борцовские навыки, вызовется на схватку с ним, мастером?

Подыгрывая спектаклю, я скромно испросил разрешения.

— Одевай курточку, — гостеприимно улыбнулся мне Басеев.

Я надел самбистскую хламиду, подпоясался поясом, одновременно заявив:

— Только уж как умею, чтоб без обид…

Взвод заинтересованно хохотнул. Хохотнул и Басеев.

— Не стесняйся, дорогой, — успокоил он меня. — Отведи душу на командире, разрешаю.

— Значит, стиль — без правил? — уточнил я.

— Я же сказал: не стесняйся! — молвил Басеев тоном раздраженного приказа. Сблизившись со мной и продолжая улыбаться, произнес мне на ухо: — После госпиталя обещаю устроить тебя в такой медвежий угол — всю жизнь помнить будешь, дорогой!

— Вы собираетесь в госпиталь? — спросил я.

Побледнев от гнева, он толкнул меня ладонью в плечо. Скомандовал, вставая в стойку:

— Начали!

Я без сопротивления позволил ему ухватить меня за ворот куртки, а затем сделал то, что по правилам спортивного самбо не полагалось и чем Басеев не владел: «болевой» в стойке.

Кисть лейтенанта, прежде чем он попытался провести какой-нибудь свой бросочек через бедро или передний подхватик, я безжалостно вывернул, тут же ушел за спину обомлевшего от боли противника, резко произвел удушение и, подсадив его под зад коленом, брякнул что было сил на ковер. Мельком я обернулся на сослуживцев, усмотрев в их глазах растерянность и — окрылившее меня восхищение.

Басеев медленно поднялся. В ошарашенном взгляде его отчетливо читалась стылая ненависть.

— Продолжаем… — хрипло выдохнул он, уже куда как более осторожно приближаясь ко мне.

Я раздумывал… Горец, похоже, еще не осознал, что все мной совершенное — тоже подыгрыш, жестко ограниченный рамками чисто борцовской схватки, пусть с элементами неведомого для Басеева айкидо и джиу-джитсу, однако весь этот спорт с его пустыми подсечками и подножками мог длиться, во-первых, до бесконечности, а во-вторых, моя победа наверняка означала такое дальнейшее угнетение по службе, перед которым меркли все предыдущие неприятности и унижения.

Басеев оскалил зубы и пригнулся, готовясь броситься мне под ноги.

Настал момент, называемый у летчиков временем принятия решения.

И я принял решение. Будь что будет!

Ударом ноги в лоб я лейтенанта не просто разогнул, но даже и расправил в плечах.

На какой-то миг он вытянуто завис в воздухе, горделиво и как— то изумленно озирая пространство спортзала, и в ту же секунду я, не меняя положения ноги, замершей в классической горизонтальной растяжке, в три коротких касания простучал его печень, промежность и желудочно-кишечный тракт.

Я бил на результат, понимая, что либерализм полумер может иметь для меня в дальнейшем не менее тяжкие последствия, чем даже летальный — для Басеева, естественно! — исход поединка. До распределения по сержантским школам и ротам оставались считанные дни, и я желал провести их вне общества мстительного горца.

Басеев неподвижно распластался на ковре. Из угла его тонкого рта тянулась перевито черная ниточка крови.

— Чего смотришь? — спросил я одеревеневшего помкомвзвода, опасливо склонившегося над своим непосредственным начальником. — Видишь, переборщили слегка… Увлеклись. Зови доктора.