Падение Софии - [29]

«Что ж, — воскликнул я, уязвленный сильнее, нежели показывал. — Неблагодарная Тамара! Не будь ты больше Потифаровой женой, но будь Вязигиной, коли тебе так охота! Забирай и дом мой, и мебель, и все, что хочешь; я ухожу на выселки, взяв с собою лишь столярный мой инструмент и красивый бар из красного дерева. Ничего другого мне не нужно».

Таким образом, — заключил Потифаров, — мы с Тамарой Игоревной и разошлись. Она возвратилась в наш дом, где сохранила всю мебель и прочее имущество; я же направился сюда на постоянное жительство. Домик этот принадлежал одному из наших арендаторов, но арендатор тогда как раз умер, и дом стоял пустым. Сдать его никак не удавалось — людям не нравился вид из окна; я же счел, что постоянное напоминание о смерти весьма подходит для человека моего образа занятий. В знак расположения я хотел было оставить Тамаре Игоревне и гроб ее, но она прислала его мне со своей служанкой Матильдой. Дебелая сия бабища несла гроб, всему Лембасово на потеху, взгромоздив его себе на голову. Этим недружелюбным жестом Тамара Игоревна сама себя опозорила… — прибавил Потифаров. Воспоминание о давней обиде раззадорило его, и он утешился еще двумя стопками бренди.

— Собственно, о гробах я и пришел потолковать, — сказал я.

Потифаров очень оживился.

— В каком смысле?

— В том смысле, что я хотел бы также заказать у вас гроб, — ответил я. — Все лучшее общество Лембасово уже обзавелось вечным жилищем вашего изготовления; я не желаю уступать моим соседям.

Потифаров окинул мою фигуру взглядом, полным профессионального интереса. Петр Артемьевич совершенно видоизменился: из брошенного супруга, изливающего обиды собеседнику, он превратился в знающего себе цену мастера.

— А вам известно, Трофим Васильевич, что в Древнем Египте детей сызмальства обучали искусству мумифицирования? — осведомился он. — Они тренировались делать мумии на игрушечных кошках, сшитых из натурального меха, но набитых опилками… Достигши совершеннолетия, любой египтянин мог уже достойно мумифицировать. Взаимное мумифицирование было одним из распространеннейших дружеских занятий.

— В каком смысле — «взаимное»? — спросил я, но Потифаров не ответил.

— Не могли бы вы пройти со мной в мастерскую, Трофим Васильевич? Мне не терпится… — пробормотал он, жадно ощупывая меня глазами.

Я ожидал теперь чего угодно, включая сеанс предварительного мумифицирования. Витольд клялся мне, что побывал в мастерской у Потифарова и что там «забавно, да и опасности никакой нет, если только вы не суеверны». Я вовсе не считал себя суеверным. Я не верил (и до сих пор не верю) в ущерб от втыкания булавок в мой дагерротипический портрет, произнесения заклятий над куколкой-вуду, окрещенной «Трофимом Васильевичем», или сжигания пряди моих волос на огне черной свечи. И все же на миг я заколебался, прежде чем последовать приглашению Потифарова.

Тем не менее я удачно скрыл мое беспокойство и храбро пошел в сарай, пристроенный к дому таким образом, чтобы туда можно было попадать прямо из сеней, не выходя на двор.

Сарай был хорошо освещен: под потолком шли периметром лампы дневного света; кроме того, одну стену полностью занимало окно, забранное толстым стеклом. Сейчас оно было заплевано летней пылью и осенней грязью, поднятой дождями.

— Весной, когда природа оживится, я совершу здесь приборку, и солнечный свет вновь зальет мою обитель, — молвил Потифаров. — А пока что будем довольствоваться скудными благами цивилизации.

Он включил все лампы, и сарай озарился синеватым светом. Я увидел выстроившиеся в ряд гробы вдоль стены. Они производили жутковатое впечатление, поскольку с их закрытых крышек глядели на меня весьма искусно вырезанные лица Лембасовских моих знакомцев: Тамары Игоревны, Анны Николаевны, Витольда… Некоторые лица, впрочем, были мне не знакомы, но я не сомневался в том, что их портреты также в точности передавали черты оригинала.

— Работа над подобием господина Безценного вынудила меня разрешить один важнейший вопрос, — проговорил Потифаров, ревниво проследив мой взгляд. — А именно: в каком облике изображать его, в очках или же без очков? С одной стороны, природа создала его без очков, что отрицать невозможно, ибо очки есть создание рук человеческих и покупаются в особом магазине. С другой же стороны, он настолько с ними сроднился, что затруднительно узнать его без этого украшения на носу… Поэтому в конце концов я остановился на версии «в очках». Так, по-моему, теплее и человечнее.

Я не посмел с ним не согласиться.

— Не затруднит ли вас, Трофим Васильевич, лечь вот сюда? — продолжал Потифаров.

Он подвел меня к столу. Вдоль одного края этого стола тянулась красная полоса, а поперек нее шли небольшие черные отметины, каждая из которых была подписана чьим-либо именем. Потифаров снял с полки нечистую плоскую подушечку и сдул с нее пыль. Я неловко забрался на стол и вытянулся, а Потифаров подложил подушечку мне под голову.

— Ноги ближе к краю, — приказал Потифаров.

Я послушался.

— Может быть, мне снять ботинки? — подал голос я, приподнимаясь. — Без ботинок рост измерится вернее.

— Сразу заметно ваше невежество в вопросе, — ответил Потифаров и мягко понудил меня опустить голову обратно на подушечку. — В гробу вы будете лежать именно в ботинках. Да и вообще никто не делает гробы впритык. Это некрасиво.