Падение сквозь облака - [36]

Поток слов заканчивается. Он высказался напрямик. Дал понять тебе, что ты будешь делать то, что я приказываю.

— Читай, — говорит он спокойно.

— Нет, — говорит Гевин.

Оператор выглядит озадаченным, затем несколько усталым. Он жестом подзывает охранников, которые подходят и хватают Гевина так, как прежде Бертрана. Затем, по его знаку, они начинают избивать пленника. В этот раз главарь ограничивается наблюдением.

Гевин обнаруживает, что можно сосредоточиться на чем-то другом. Раньше, когда его били, угнетала больше всего нехватка сил. С каждым ударом прута он чувствовал большую потребность покориться. Однако он сознает, что они не в состоянии контролировать места, в которых он мысленно укрывается. Каждые пять секунд, когда на его спину обрушивается удар прута, он заставляет свою мысль блуждать, пока она не найдет какое-нибудь безопасное место. Он не кричит, сохраняет молчание.

Боевики чувствуют что-то неладное. Через некоторое время они останавливаются. Главарь подходит к нему с видеокамерой, говорит быстро и грозно.

— Будешь читать листок?

— Нет. Никогда. Не заставите меня.

Через много часов он лежит в камере на мешковине. Тело — обессиленное и влажное, он почти ничего не сознает. Вокруг темнота, что нормально. Боль. Говорит какой-то голос.

Он пытается услышать. Кажется, что голос исходит издалека, но говорит ему, упоминает его имя.

— Гевин! — Голос звучит как голос Бертрана, но из такого далека. — Что они сделали с тобой?

Они? Интересно, что Бертран имеет в виду, если это голос Бертрана. Помещение вращается и сдвигается, голос звучит совсем близко.

— Гевин?

Сколько времени он провел в этой темноте?

Бертран говорил с ним, но когда это было? Он хотя бы поспал в это время?

— Крикет.

Он выдыхает это слово. Не знает, услышал ли его Бертран. Некоторое время царит молчание. Его мозг трясется, как по рельсам, почти в тупике. Бертран еще здесь? Или его забрали?

— Бертран? — Он хочет поднять голову, но это то же самое, что поднять дом над его фундаментом.

— Что ты подразумеваешь под крикетом?

Трава. Местами она опалена солнцем и суха. Люди в белых одеждах и мячик. Воздух наполнен жизненным спокойствием, сквозь которое доносятся голоса. Крик и сильный удар биты по мячу — эти звуки летают по воздуху и доносятся до него, как красный мячик. Он глядит вверх. Сверкает яркая голубизна неба. Он бежит, падает и прыгает, все в его руках. Его ладони, жесткие и потяжелевшие, болят от силы своего приземления. Вслед за этими звуками приходят другие. Аут. Аут. Кто-то кричит. И хлопает в ладоши. Звук похож на взмах крыльями стаи гусей, одновременно взлетевших над землей.

— В моей голове, — шепчет он Бертрану. — Крикет.

— Ах, крикет, — произносит Бертран, будто в знак понимания. Бертран понимает все. — Отлично.

Теперь он ускользает. Зеленый цвет уходит и надвигается черный. Хотя есть кое-что еще, что ему нужно сказать Бертрану. Что-то важное, не о крикете.

— Бертран!

— Да.

— Я не просил.

— Знаю. Знаю, что ты не просил.

Как он узнал? Гевин не понимал этого. Он скользит вниз и переносит боль на разные уровни сознания. Гевин способен видеть. Сейчас темная, безлунная ночь, но глаза привыкают к темноте и могут видеть. Эта темнота не идет ни в какое сравнение с тьмой камеры, где любая сила приспособления не имеет значения. Здесь он счастлив. В прохладной ночи, с уханьем сов над годовой и Кэт, спящей рядом. Это — другой мир, одно из высших достижений его жизни.

Там — комната под замком. Место в его памяти, куда он не должен ходить. Пребывание здесь ночью не заставит его идти туда. В этом он уверен. И этот мысленный запрет — хранилище его вины, тайная отрава, которая может погубить все. Его работу, выздоровление, дружбу, спокойствие ночи, любовь к Кэт. Все может быть отравлено.

Если бы он мог открыть дверь… но он не знает как. Но если бы и знал, то мог бы не пережить знание, которое открылось бы в связи с этим.

Глава 16

Когда я проснулась, ночная тьма только что начала рассеиваться. Было еще темно, но окружающие предметы выглядели более выпукло, более определенно. Силуэт скальной поверхности холма представлял собой вещь, которую я могла обвести пальцем на фоне неба. Так же как силуэт Гевина, все еще сидевшего, неподвижно, как скала, почти застывшего в своих очертаниях.

Я села и наполовину раскрыла застежку-«молнию» спального мешка.

— Гевин, забирайся сюда, согреешься.

Он повернул голову. Его шея была столь напряжена, что я чуть не рассмеялась.

— Все в порядке.

— Забирайся сюда, — повторила я, — мне тоже холодно, погреем друг друга.

— Мы поместимся вдвоем?

— Будет уютно.

Он снял ботинки и влез ко мне в мешок. На самом деле в нем было мало места, но мы прижались друг к другу и ухитрились закрыть застежку-«молнию» поверх наших бедер. Вскоре мы оба смеялись. Я нащупала пальцем застежку и дернула вверх. Мы очутились в герметичной упаковке спального мешка, грудь к груди, губы к губам, моя рука застряла возле уха без возможности как-нибудь двинуть ею. Он начал смягчаться.

— Что нам сейчас нужно, — сказал он, — так это натянуть поверх нашего другой мешок.

— И как мы сможем его достать?

— С трудом.