Падение короля - [66]

Вот взошло солнце. Миккелю слышно было, как плещет в реке рыба, охотясь за мошкарой.

Через полчаса домой пришел Йенс, младший сын Нильса. Миккель увидел его еще издалека, он примчался бегом через поле, не разбирая дороги, ни разу не замедлив свой бег. Губы у него так пересохли, что застыли, как будто в оскале, грудь ходила ходуном; вбежав во двор, он опрометью бросился к колодцу и припал к водопойной колоде. Когда он оторвался и поднял голову, Миккель сразу понял, что парень видел кровь и сейчас невменяем.

— Где твой отец? — резко спросил его Миккель.

— Он спасся, — ответил Йенс. — Меня послали, чтобы я сказал матери. Парень совсем сбился с панталыку. Миккель так и не добился от него ничего вразумительного. Йенс опять с головой окунулся в колоду.

— А теперь иди-ка ты да позаботься о своей матери, — прикрикнул Миккель на племянника, а сам быстрым шагом направился вдоль реки к Мохольму.

Когда он добрался в усадьбу, мужицкое войско ее уже покинуло, и только человек десять бродило вокруг пожарища, не спеша подбирая вынесенный из огня скарб. Одного из них Миккель узнал, тот был местный, и подошел к нему с расспросами. Тот отвечал ему беззаботным тоном:

— Усадьбу, небось, сам видишь, спалили. Долго ли было — раз-два и готово! Сейчас все пошли жечь Стенерслев. А когда вернутся, надо будет всех накормить-напоить.

Мужичок показал на сваленные в кучу мясные припасы и выкаченные во двор бочки. Вблизи погорелого пепелища стояла нестерпимая жара.

— Что же, никто и не защищался? — спросил Миккель.

— Как бы не так! Барин здешний загодя прослышал о том, что готовится, и собрал в усадьбе много своих людей. Но бой длился недолго, мужиков было во много раз больше, да к тому же они сразу ворвались на двор, усадьба-то не укрепленная. Отто Иверсена вместе с одним из его сыновей сразу убили, и челяди его много порубили. А остальной семье повезло — удрали. В мужицком войске потеряли убитыми около десяти человек, да многие получили увечья. Стеффена из Кворне застрелили в самом начале приступа.

Миккель огляделся вокруг. Один из мужиков ходил по двору, подбирая в траве затвердевшие сгустки свинца, которого много натекло, когда стала плавиться крыша; сгустки еще не остыли, и он, ругаясь, дул себе на пальцы. Остальные тоже были заняты делом, каждый подбирал, что можно было унести из остатков барского добра, сохранившихся после пожара.

— А куда вы подевали покойников? — спросил Миккель.

— В огороде лежат, — бросил один из присутствующих. — Велено было оставить их там до прихода Серена Брока.

Вдоль каменной ограды, еще пышащей жаром, Миккель отправился в сад и увидел десятка два человеческих тел, уложенных в ряд на траве под яблонями. Их расположили в известном порядке — отдельно лежали мужики, отдельно — господа со своими приспешниками. Из мужиков Миккель не смог опознать никого, кроме Стеффена из Кворне. Стеффен был представительный мужчина, на куртке у него красовались серебряные пуговицы, он лежал с краю. В нескольких шагах от него лежал Отто Иверсен, рядом, поближе к отцу, — его молоденький сын. У обоих были разможжены головы. При виде давнего недруга у Миккеля сжалось в груди сердце. Он почувствовал, что прошедшее время все унесло с собой, от былого ныне не осталось следа. Он присел на траву между Стеффеном и Отто Иверсеном. Вот они умерли, и лежат оба с зияющими ранами. Тучный крестьянин подбородком упирался в грудь, брюхо съехало у него на один бок; кто-то позаботился закрыть ему глаза. А Отто Иверсен так и лежал с вытаращенными глазами, уставя на белый свет помутившиеся зрачки. Отто Иверсен был плешив, и усы у него побелели. Лицо, на котором жизнь провела глубокие борозды, после смерти выражало горькое недовольство. Подле него, притулившись головой под мышку мертвеца, лежал его сын, лоб и волосы его представляли кровавое месиво; у него были маленькие усики, совсем как у Отто Иверсена в молодости.

«Видишь, Анна-Метта, вот мы и собрались все втроем», — подумал Миккель.

Он беззвучно открывал и закрывал рот, точно рыба, которая задыхается на траве. «Вот мы все вместе — тот, кого ты любила, и тот, кто любил тебя, и тот, за кого ты вышла замуж. Вон они, Анна-Метта, твои мужчины».

ПОРАЖЕНИЕ

Поздно вечером воротился Нильс вместе с Тёгером и Андерсом. Все трое пришли грязные и пропыленные с головы до ног, и Нильс, который был уже немолод, еле волочил ноги. После Мохольма и Стенерслева они принимали участие в сожжении еще одной, более отдаленной усадьбы, которая располагалась к востоку от первых двух. Нильс был невесел. Он без сил упал на лавку и стал давать отчет Миккелю.

— Не по душе мне все это, — проговорил он удрученно. — Мы бы и не тронули Мохольма, кабы не мужики из Саллинга. А у них, говорят, тоже не свои начали, а пришлые из Химмерланда. Как подумаешь, так вроде бы с нашим помещиком поделом разделались, но только как порешили его, мне все равно стало казаться, будто он и не виноват. Там-то и Стеффену конец пришел. А когда мы ринулись на приступ с топорами, тут уж такая страсть, что я и не помню ничего — зарубил я, не зарубил кого, и сам не знаю. А в Стенерслеве барин так верещал, когда его приканчивали, — ну что твой поросенок! Но уж теперь, коли мы заварили кашу, тут уж не открестишься, поздно идти на попятный. Завтра мы выступаем на север, на соединение с людьми из Веннсюсселя. Вот так. Но только раньше я, ей-ей, совсем иначе представлял себе войну.