Падение короля. Химмерландские истории - [129]

С тех пор они жили на разных половинах. Правда, сам-то я не больно в это верю. Не сомневаюсь, что пасторы свое дело знают, не зря же они всегда бывают окружены многочисленным потомством. А не то при них непременно должен быть кто-то, кто помогал бы им выполнять эту их обязанность. Для того они, видать, и держат при себе иной раз капелланов. Господин Манволь был, как я уже сказывал, человеком доброты необычайной. Он готов был раздать все, что имел. Он ублажал кошек, собак и прочую живность, точно они были ему близкой родней.

Даже навозному жуку он старался сохранить жизнь. Ну, что до жука, так ведь у того тоже черное одеяние! Не однажды бывало, что пастор, отправившийся в поездку по приходу, останавливал коляску посередь дороги и кучер, усевшись на корточки перед лошадьми, начинал ковыряться в колее. Видя такую картину, народ с ухмылкой говорил, что не иначе как дело тут в навозном жуке, которого господин Манволь углядел в колее и теперь опасается раздавить колесами.

Вот такой это был человек.

Рассказывают, что был у господина Манволя работник, продувная бестия, и этот малый однажды задумал сыграть с хозяином злую шутку.

Пастор вел войну с кротами. Тут, сдается мне, он поступал не по справедливости, потому что уж кто-кто, а кроты наверняка сродни пастору. У крота такое же черное одеяние, он тоже наполовину слепой и к тому же, говорят, шибко ученый. Но как бы там ни было, а пастор задумал истребить кротов, которые портили ему грядки. Ну и вот, пастор объявил, что работник получит два скиллинга за каждого убитого крота, которого ему принесет. И вот работник явился к пастору в кабинет с огромным кротом, получил причитающуюся награду, и пастор выбросил дохлятину в сад. На другой же день работник опять принес убитого крота, на третий опять, — и так продолжалось целую неделю, пока крот не начал смердеть.

И все-таки пастор принял этого крота еще разок-другой. Но бесстыжий малый не угомонился. Постепенно дух от падали пошел непереносимый. Парень брезговал касаться крота руками и стал таскать его на веревке. Пастор почувствовал что-то липкое на пальцах и принюхался к кроту. Он призвал работника к ответу, и тому пришлось признаться, что он все время приносил одного и того же крота. И вы думаете, ему за это досталось на орехи? Какое там! Уж больно добрым человеком был пастор Манволь. Но над этой проделкой работника люди немало потешались.

Вот так-то. Впрочем, иной раз и глупая голова может сослужить службу человеку. Хоть пастор и натерпелся сраму, но чему-то он, видать, обучился в школе, потому что в конце концов пастор оказался тем, кто смеется последним.

В те годы, когда господин Манволь был пастором в Коуруме, там жил владелец поместья Раннхольм. А помимо Раннхольма все остальные большие поместья в округе тоже принадлежали ему. Звали его Йокум Стисен; это был могущественный человек, и богат он был несметно. Говорили, что он по рождению был из крестьян. Пастор охотно наведывался в Раннхольм, и не станем же мы кидать камень в человека за то, что его тянет к богатеям. В доме, где есть чем подкормиться, всегда толкутся те, кто только может придумать повод для визита. Но помещика всегда так и подмывало унизить пастора; он, например, заставлял пастора нести впереди себя свечу. А надобно признать, что приходская паства — это как раз те из малых сих, кого гневить не следует. В народе ходило много толков про то, как глумятся над пастором в поместье Йокума Стисена, когда он там бывает; это было просто непристойно. Его заставляли благословлять трапезу, когда собутыльники хозяина сидели за столом, обжирались и резались в карты. Ну, это ладно, благословение еще никому вреда не приносило, но они покушались на пасторское достоинство, а это уж непозволительно. Однажды они заставили одну из служанок опрокинуть пастора навзничь и усесться ему на голову — фу, срам какой! Обходить поместье Раннхольм стороной пастор не мог — не так уж он был богат. К тому же он не всегда и замечал, что над ним потешаются.

Но послушайте, что было дальше. Однажды в Раннхольме затеяли попойку. За столом были одни мужчины. Йокум Стисен всегда созывал полон дом барышников и тому подобного сброда; они пили и дулись в карты, пока не засыпали тут же, за столом. Оно, конечно, негоже пастору бывать на таких сборищах, так что оправдывать господина Манволя никто не станет, но все-таки он был там. Сперва все накинулись на еду, и пастор не отставал от других, а потом прочел молитву, держа в руках псалтырь Хольмблада. Тут помещику взбрело в голову похвастать перед честной компанией своим скотом, и все отправились на скотный двор. Йокум Стисен откармливал бычков; что ни год сотни голов скота переправлялись на юг из его поместья. На скотном дворе грязи было по колено, и пастор отказался идти туда в своих лакированных сапогах.

— Надевай тогда мои деревянные башмаки! — сказал помещик, усмехаясь. Он ткнул пальцем в башмаки, стоявшие в сенях, и вся компания пришла в восторг от этой шутки, потому что башмаки были непомерно большие, прямо-таки громадные были башмаки.

В нынешние времена деревянные башмаки, какие носили когда-то, почти нигде не встретишь. Теперь больше в ходу деревянные башмаки с кожаным верхом. Ну а тогда таких в помине не было. Башмаки были громадные, а чтобы они не растрескались, их оковывали железными скобами. Башмаки Йокума Стисена были особенно велики, потому что сам он был здоровенный детина с громадными ножищами. Башмаки его были ни дать ни взять деревянные корыта, обитые железом.