Падение Эбнера Джойса - [43]

— Он спит и видит груды золота в банковских сейфах. Да и мы тоже. Все мечтают побыстрее добраться до золота. Ну, скажи, разве это не замечательно — работать для банка, а? Не для каких-то там ветреных, взбалмошных красоток, не знающих, чего они хотят, а для уравновешенных и солидных бизнесменов, которые заключат приличный контракт и выполнят его условия. От них не услышишь: «Знаете, моей дочери не совсем нравится вот это!» или: «Я возьму ваши эскизы домой посоветоваться с мужем», а потом так и не скажут, что муж посоветовал. В общем, деньги верные, и платят они аккуратно. Четверть суммы мы получим, скажем, по представлении общего проекта отделки, вторую четверть — как только приступим к работе... Да, сэр! Я чувствую себя так, словно мне уже каждый день обеспечено на обед жаркое!

VI

— Раз так, то я могу сказать, что нам нужен именно такой человек, как он, — заметил Роско Орландо Гиббонс. — Во всяком случае, он подсказал нам, как следует приступить к делу.

Джеремия Макналти отодвинул от своего собеседника бумаги, в которые тот рассеянно тыкал пухлым пальцем, и почесал подбородок.

— Надеюсь, он произвел на вас неплохое впечатление? — спросил Роско Орландо, наклоняясь над письменным столом Макналти. — На меня — да. Мне показалось, что в нем есть какая-то искра, что он не пустой человек и, думаю, заслуживает доверия — не то, что другие. Вы же знаете — эти художники и вообще... вечно у них какие-то странности, — они всегда рассеянны, легкомысленны. Никогда не угадаешь, как к ним подойти. С ними нельзя вести переговоры как с уравновешенными и здравомыслящими деловыми людьми. Честное слово, я слышал о них такие истории... Возьмите, например, Уистли — так это просто испорченный ребенок — капризный и упрямый. А сколько пережил мой шурин из-за портрета, который писал с него тот швед! Так что к ним нужно относиться терпеливо и снисходительно. Ну, а Дилдл...

Роско Орландо Гиббонс замолчал и погладил свои седеющие бакенбарды, ожидая, что Джеремия наконец-то скажет что-нибудь.

Но Джеремия не спешил. Он недавно побывал с внучкой у Дэффингдона Дилла в студии, однако не торопился поделиться своими впечатлениями. Ему казалось, что он все еще напрягает зрение, пытаясь разглядеть что-нибудь в полумраке студии, что и сейчас еще ощущает щекотанье в носу от странного запаха тлеющих ароматных свечей, что и сейчас звучат в ушах негромкие голоса модно одетых бездельников, а ноги (после того, как он прошел по мохнатой тигровой шкуре) неуверенно стоят на скользком, натертом до блеска коричневом паркете. О, этот паркет! Испытывая крайнее неудобство и раздражение, оставленный на милость этого странного и загадочного типа с рыжеватой бородкой, бедный Джеремия был так же беспомощен, как хромой посреди широкого сверкающего ледяного поля. Тщетно озирался он по сторонам, надеясь за что-нибудь ухватиться. Никого из присутствующих он не знал и не понимал ни слова из того, о чем они так оживленно и беззаботно болтали. Только раз ему показалось, что он сможет поднять свое упавшее настроение, найдя наконец опору, прочную, как дуб, но опора, увы, оказалась слабой тростинкой!

— Вот единственный мужчина здесь, — с надеждой пробормотал Джеремия, когда впервые заметил рослого широкоплечего человека, стоявшего у окна в тени какой-то потрепанной и выцветшей драпировки. — Правда, его щегольской костюм из тех, что носят все эти франты, но я рискну...

Однако выяснилось, что этот здоровяк изъясняется на том же самом салонном жаргоне, что и остальные. Он решил, что Джеремия чем-то интересуется и кое-что знает, и потому тут же с весьма авторитетным видом пустился в бойкие разглагольствования о мировой культуре, чем занимались тут и все другие. Отчаявшийся Джеремия вскоре отошел от него.

— Кто этот молодой человек? — не удержался Джеремия, чтобы не спросить у внучки, и подумал: «Как может такой рослый и сильный парень интересоваться подобными пустяками?»

— Ну как же, дедушка! — укоризненно заметила Пресиоза. — Это же мистер Джойс — Эбнер Джойс, известный писатель. Ты, конечно, слышал о нем?

— Гм... — пробормотал Джеремия. Он никогда не слышал о Джойсе.

— А это прелестное создание в длинном темно-зеленом платье — его жена, — продолжала Пресиоза. — Элегантна, не правда ли? Они только что приехали из Лондона. Очаровательная чета — ты согласен? А уж она — ну, прямо идеальный тип юной матроны!..

Терпение Джеремии иссякло. Час от часу не легче! Скажет тоже — «юная матрона»! И где только эта девчонка выкапывает такие словечки. Она стала уж слишком светской особой для своего простого деда. Он отвел от нее смущенный взгляд и, мигая, уставился на свечи, мерцавшие на чайном столе, что высился тут, словно алтарь, воздвигнутый для какого-то таинственного и мрачного ритуала, — одного из эпизодов той сомнительной жизни, к которой толкала бедную маленькую Пресиозу его бессердечная и честолюбивая невестка. Он чуть было не схватил Пресиозу за руку и не кинулся прочь.

Но особенно непонятным в этом непонятном месте показался ему сам молодой художник. Он упорно не хотел говорить о деле, — медлил, увиливал, ускользал. Своих работ он не показывал, сумм не называл, а насчет договора даже не заикался. Вместо этого он носился по комнате, то предлагая гостям печенье, то перебрасываясь с дамами двумя-тремя фразами о Патере