Падение царского режима. Том 3 - [53]

Маклаков. — Agents…

Председатель. — Но не оплачивали пользование членами сообщества с целью получения сведений о нем?

Маклаков. — Я никаких указаний никогда не давал.

Председатель. — Чем же принципиально отличается одно от другого? Агент внедряется и состоит членом сообщества; это, по-вашему, недопустимо; но, по-вашему, допустимо от члена сообщества, проникшего туда, не в качестве агента, получать за плату сведения о жизни сообщества?

Маклаков. — В первом случае мы толкаем человека итти туда, куда он по своим убеждениям итти не может; он внедряется в доверие, как чужой человек, для того, чтобы раскрыть картину. В другом случае, если сам человек идет и открывает, это — не дело министра внутренних дел, а дело сыска, без конца грязное, по неизбежной обстановке своей работы; это — добрая воля, и мы не вводим человека в искушение.

Председатель. — Значит, секретным сотрудником следует считать не того, кто внедряется в сообщество, чтобы там добывать сведения для департамента полиции, а того, кто состоит в сообществе и, вместе с тем, получает деньги от департамента? Если же под секретным сотрудничеством подразумевать то и другое, следует признать, что вы боролись с одной половиной — с осведомлением, оставляя в силе другую половину.

Маклаков. — Я просто о ней не упоминал… Мы, может быть, и дошли бы; а с армией и флотом всякие сношения были отрезаны…

Председатель. — По министерству внутренних дел. Таким образом, следует сказать, что вы допускали внешнюю агентуру, т.-е. внешнее наблюдение, и ту часть внутренней, которая была представлена не служащими в департаменте, а приходившими в департамент или к его агентам и систематически сообщавшими сведения жандармским властям? Так?

Маклаков. — Так.

Председатель. — Теперь, расследуем случай с Шорниковой. Вы говорите, у вас было по этому поводу совещание в совете министров. Какую точку зрения вы отстаивали?

Маклаков. — Я совершенно отказался дать ей материальную возможность избавиться от правосудия, потому что в совете министров даже такой осторожный человек, как покойный Харитонов, говорил, что пойдет канитель. Создается большое дело, будут разговоры, это — нежелательно. Вот их точка зрения. Здесь я отказался. Я был в единственном числе и настоял на том, чтобы ее судили, раз она явится; а после того, как суд кончится, мы рассудим, как поступить.

Председатель. — Кто же из ваших товарищей по кабинету настаивал на ее сокрытии?

Маклаков. — Все до одного. Меня никто не поддерживал. Не то, что скрыть, а все опасались.

Председатель. — Вы это получили по наследству, ибо Щегловитов еще в 1912 году имел разоблачающее письмо?

Маклаков. — Позвольте добавить. Он написал мне по этому поводу, что просит меня принять меры к ее аресту, так как она разыскивается; а в совете министров все были против этого, и Щегловитов в том числе.

Председатель. — Вы же добивались, чтобы она была арестована и чтобы ее судили?

Маклаков. — Она сама написала о том, что хочет приехать и отдаться в руки правосудия. Это было крупное дело. Министр юстиции получил это письмо, ему ничего другого не оставалось делать, как указать на то, что министерство внутренних дел и полиция, в этом случае, должны исполнить свой долг.

Председатель. — С какой точки зрения ваши товарищи по совету министров, в том числе Щегловитов, находили невозможным и ненужным арестовать лицо, которое по розыскным ведомостям значилось, как привлеченное к следствию?

Маклаков. — Это соприкасалось с делом о членах государственной думы, а самое возбуждение дела поднимало весь тот вопрос, о котором члены совета министров полагали, что он обострил бы общую атмосферу.

Председатель. — Потому что обнаружилось бы, что в центре дела стоял провокатор?

Маклаков. — Да.

Председатель. — Но обнаружить, значит — вскрыть истину.

Маклаков. — Нет, они не считали ее провокатором. Конечно, она сообщала сведения департаменту полиции; но она без всякого сомнения, голодала, так, что, вероятно, вопрос был денежный.

Председатель. — Комиссия может установить, что она создала это дело, она принесла знаменитый Наказ, и Герасимов знал об этом.

Маклаков. — Совет министров не думал, что она создала; но молва и общественное мнение видели в ней центр этого дела. Если бы это было опровергнуто, поднялся бы шум, и страшно обострилось бы настроение.

Председатель. — А министров вашего времени, и в частности министра юстиции, не беспокоило то обстоятельство, что в центре большого процесса стоял агент охранного отделения, руководимый Герасимовым и его помощником? Герасимова вы характеризовали великолепно, как корень провокационного зла.

Маклаков. — Об этом не было разговора; был только страх перед ворошением дела, которому совет министров не придавал значения; он считал ее только прикосновенной, т.-е. фактически связанной с участниками.

Председатель. — Какова же была ваша резолюция по поводу этого дела?

Маклаков. — Я не помню.

Олышев. — Вероятно, Белецкий доложил вам бумагу относительно Шорниковой?

Маклаков. — Она была у меня в руках, и я говорил лично с министром юстиции.

Олышев. — Вы не поручали кому-нибудь переговорить с министром юстиции?