Падение царского режима. Том 1 - [26]

Хвостов. – Нет, на Александру Федоровну… Борьба началась с моих докладов. А после ареста фрейлины Васильчиковой борьба приняла острый характер… Фрейлина Васильчикова прибыла с письмом от гессенских и голштинских принцесс: ничего серьезного эти письма не представляли, – содержание самое простое (копии были сняты мин. вн. дел)… Там было несколько писем, – одно было к Александре Федоровне, другое – к Марии Павловне; говорилось о том, что необходимо помнить, что всему виною Англия (все то, что вы читали в газетах); что мы так любим друг друга: русские – немцев, а немцы – русских; что бедная Германия стонет от этой войны; что, если бы не Англия, мы бы давно примирились: все валилось на Англию… Когда я узнал, что Васильчикова приехала, я сейчас же поехал в Царское, сразу доложил, что необходимо арестовать Васильчикову, и он дал мне право с ней поступить, как мне заблагорассудится. Я лично ее обыскал: я не доверял Белецкому, потому что я видел, что он все время охраняет эти кружки… Я сам поехал в Асторию, взял Белецкого и сам лично произвел обыск, т.-е. при мне обыскали… Я взял эти письма и, по моему распоряжению, сначала ее выслали в Черниговскую губернию… А потом, когда она стала протестовать и продолжала действовать, я предложил ее выслать в Вологодскую губернию, а департаментом полиции ей было назначено кормовое содержание, чтобы не умереть ей с голоду, потому что у нее не было никаких средств… Потом, по этому поводу, в прессе говорилось, что она была шпионкой департамента полиции: ей просто было назначено небольшое содержание, чтобы она могла существовать… После того, как Васильчикова была арестована, у меня начались большие обострения со всей этой компанией…

Председатель. – Какие обострения? в чем и в какой связи это находилось с Васильчиковой?

Хвостов. – Мне говорили, что Гришка ругается…

Председатель. – Остановитесь на этом: почему Распутин заступался за Васильчикову?

Хвостов. – Повидимому, под чьим-нибудь давлением: очевидно, кто-нибудь был недоволен.

Председатель. – Как вы себе представляете роль Распутина?

Хвостов. – Он был очень удобной педалью для немецкого шпионажа… Хотя я его не улавливал в шпионаже, но, логически, мне казалось, что он шпион, – не сознательный, а – орудие для шпионажа, потому что было очень легко через него узнавать, что делалось в Царском… Очевидно, немцы, как очень умные люди, не будут узнавать через какого-нибудь писаря Ивана, а через того, кто осведомлен…

Председатель. – В чьих же руках он был орудием шпионажа?

Хвостов. – Мне кажется, что он был в руках немецкой агентуры. Я пытался их поймать, но не удалось… Было несколько подозрительных лиц, но данных у меня не было. Была у меня в подозрении графиня Гартонг:[*] о ней велось расследование, которое потом было прекращено – еще до меня… Она была подозрительна. Потом была подозрительна княгиня Долгорукая,[*] проживавшая в Астории: какая-то авантюристка, которая купила титул, вышла замуж за кн. Долгорукого,[*] – и Распутин у нее бывал (впоследствии в этом убедили «листки», которые были сожжены)… Это видно из моих показаний по делу Рубинштейна; в этом показании я подробно изложил причину, почему я считал, что Распутин шпион…

Председатель. – Что эти листки в себе заключали?

Хвостов. – Они заключали такие факты. Один пример я помню ясно: Распутин ездил в Царское, и ему давал поручения Рубинштейн узнать о том, будет ли наступление или нет… При чем Рубинштейн объяснял близким, что это ему нужно для того: покупать ли в Минской губернии леса или нет? (Потому что, если будет наступление, значит можно покупать: тогда они представили бы большую ценность; если же нет, если не будет наступления, – то не следует…) Мне сообщили, что Распутин поехал с таким поручением; а когда приехал, то, действительно, он рассказывал, что он говорил в Царском Селе. Он говорил об этом эпизоде так подробно, что он остался у меня в памяти. (Если бы я знал, что это понадобится, я бы все эти листки не сжег!… Это я тогда подробно показывал по делу Рубинштейна. Можно из этого дела сделать выемку… Я это подтверждаю: тогда я показывал то, что было.) В этом деле я помню следующее. Распутин рассказывал так… Надо сказать, что трезвый он ничего не рассказывал, но ему нужно было бутылку портвейна или мадеры, и тогда он рассказывал. Лица эти знали, как с ним поступать, привозили его в ресторан, вливали в него бутыль мадеры, и он рассказывал, что он делал в Царском Селе. Я должен сказать, что он относился в высшей степени презрительно к личности бывшего императора и очень одобрял бывшую императрицу, говорил, что она умница, что она – Екатерина II, и вообще страшно восхвалял ее… Он так относился к бывшему императору, что сыщики становились втупик: им неудобно было записывать в листки, а между тем, они должны были записывать все. Он его иначе не звал, как «папашка»: «Приезжаю я, говорит, в Царское, – вхожу: папашка сидит грустный… Я его глажу по голове и говорю: что грустишь? – Он говорит: – «Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет – наступать надо, а наступать нельзя!»… И привел один факт, – рассказывали ему, будто бы часть войск, полк, приводили представляться, и он проходил в новых сапогах; затем, проходил другой полк – тоже в новых сапогах: оказывается, они за пригорком переобувались, будто бы это Саблин установил… (Я просил проверить, расспрашивал Вырубову: не было ли такого факта? Она говорит: «Да! это ужасно, что Саблин выяснил»…) Так вот, бывший император говорит: «Наступать нельзя»… «Когда же будешь наступать?» – спрашивает Распутин. «Ружья будут только через два месяца: раньше не могу»… Нужны ли были Рубинштейну эти сведения, чтобы купить лес, или чтобы по радиотелеграфу сообщить в Берлин и чтобы потом могли послать 5-6 корпусов на Верденский фронт, – это трудно установить… В деле о шпионаже Рубинштейна, Манасевич-Мануйлов, как опытный человек, мог отводить – как старая лисица от норы – всякое дело!… Мне кажется, что потому дело Рубинштейна не поставлено на суд и не будет поставлено: потому что такой опытный человек, как Манасевич-Мануйлов мог отводить, куда угодно… Если посмотрите дела департамента полиции, – надо удивляться, как он еще не сидел: за мошенничество его потребовали из Франции, за мошенничество из Италии… Ген. Климович утверждал, что это одна десятая часть того, что было на самом деле… Когда у меня были эти сведения собраны, я сделал государю категорический доклад. Он отошел к окну, не хотел слушать, делая вид, что это его не интересует… Я его попросил выслушать. Доклад был настолько полный, настолько удалось повлиять на него, что он отдал в мое распоряжение Белецкого и Комиссарова и сказал: «Делайте, что хотите, и возьмите в товарищи министра кого хотите. Я вам верю!…»