Падение Берлинской стены - [13]

Нижеследующие записки, конечно, не претендуют на то, чтобы быть истиной в последней инстанции или исчерпывающей картиной событий (у других очевидцев мог быть свой сектор обзора, подчас более широкий, чем у меня), но как «зеркало эпохи» они, думается, вполне презентабельны.

Первые впечатления

С неблагополучием в европейском предполье Советского Союза я столкнулся сразу же после того, как в 1956 году, после шестилетнего курса обучения на историческом факультете МГИМО МИД СССР[25] был зачислен на дипломатическую службу и направлен в советское консульство в Лейпциге. Мой первый выезд за границу сразу привел меня на немецкую землю. Название «дипломатическая служба» звучало гордо, но до получения диппаспорта было еще далеко – моя первая должность именовалась «референт», и она не входила в перечень дипломатических. «Служебный» паспорт не давал каких-либо существенных преимуществ по сравнению с «общегражданским». Единственным утешением служило то, что он был переплетен в натуральную телячью кожу и красиво выписан от руки – в Консульском управлении МИД имелся тогда каллиграф, который заполнял паспорта сотрудников, направлявшихся за рубеж. Такой же паспорт был выдан и моей жене. Нашей дочери, которой к моменту пересечения границы ГДР еще не исполнилось двух месяцев, паспорта не полагалось, однако она была полноправным членом семьи сотрудника консульства. Вела себя дочка ответственно и почти всю дорогу от Москвы до Берлина спокойно спала.

18 июля 1956 года мы вступили на перрон Восточного вокзала столицы ГДР. Из путевых впечатлений запомнилось одно – способная вызвать ночные галлюцинации сцена в Познани. На рассвете 17 июля наш поезд сделал короткую техническую остановку в этом польском городе. Перрон познанского вокзала был забит людьми, ожидавшими свою электричку. Стена бледных, невыспавшихся лиц. Гробовое молчание. Все в упор рассматривали московские вагоны. Нельзя было сомневаться в выражении лиц поляков – ни следа доброжелательности. По Москве ходили разные слухи об осложнениях в Польше, официальной информации почти не было. Но эта сцена красноречивее всяких коммюнике подтверждала: в этой стране неспокойно, и русских там не слишком жалуют.

В ГДР все выглядело совершенно нормально. Тишина и порядок. Встретивший на вокзале водитель из посольства доставил нас в роскошное здание на Унтер-ден-Линден, откуда мы на присланной из лейпцигского консульства машине (кстати, сильно опоздавшей) отправились к месту несения службы. В тот раз мы почти не видели наше дипломатическое представительство в Берлине изнутри. Сохранились только впечатления об окрестностях. Здание посольства стояло «в чистом поле»: вокруг находились расчищенные от развалин площадки, на которых только-только начинали возводить строения; отсутствовал железный крест в венке богини победы, правящей квадригой на закопченных, со следами от пуль и осколков Бранденбургских воротах, возвышавшихся практически рядом с посольством; вдали виднелся продырявленный и прогоревший купол рейхстага; на самой аллее «Под липами» деревьев не было и в помине. Впрочем, и в последующие приезды в Берлин времени на ознакомление с настоящим дворцом, каким является наше посольство, практически не оставалось. Как следует изучить его нам удалось лишь после 1987 года, когда я тридцать с лишним лет спустя был назначен советником-посланником посольства СССР в ГДР.

В промежутке мне довелось пять лет (1966-1971 гг.) поработать в нашем посольстве во Франции (французский у меня второй иностранный язык), почти десять лет (в два приема: 1958-1960 и 1976-1984 гг.) в Бонне; в 1986 году я был советником советской делегации на переговорах о разоружении с американцами в Женеве. Что касается женевского эпизода, то сильное впечатление на меня произвела американская манера вести переговоры: представители США упорно и настырно стояли на своем, отклоняя любые наши попытки нащупать взаимоприемлемое решение; однажды на мой прямой вопрос, почему не идет поиск компромисса, мой американский собеседник с улыбкой ответил: «У нас такая сильная позиция, что нет причин ее менять». И действительно, дала слабину и изменила позицию Москва.

В Париже мы стали очевидцами драматических студенческих волнений 1968 года. Однако и тогда, и позже как-то не верилось, что происходившее во французской столице является чем-то более серьезным, чем театральное действо и бунтующие студенты смогут хоть в чем-то изменить общественный строй страны. Так и случилось – бунтари поколения западноевропейских «шестидесятников» превратились в добропорядочных бюргеров, оставшись по неясным для меня причинам почти сплошь откровенными русофобами. В Западной Германии в конце 70-х и начале 80-х годов мы застали острейший внутриполитический кризис, вызванный террористическими актами левацкой организации «RAF» («Rote Armee Fraktion» – «Фракция Красной Армии»). Было страшновато, но основы западногерманского государства представлялись также чем-то абсолютно непоколебимым. Впечатление оказалось верным. Террористическое интермеццо осталось без последствий. Вслед за Ремарком можно было бы сказать: «На Западном фронте без перемен». (Кстати, никто не лез к западным немцам с советами, как можно и как нельзя бороться с террористами, хотя поводов для этого хватало.)