Падди Кларк в школе и дома - [58]

Меня наградили медалью. Я пришёл вторым на дистанции сто ярдов, хотя ста ярдов там не намеряешь, от силы пятьдесят. Была спортивная суббота, одна из первых спортивных суббот в нашей школе. Бегунов набралось двадцать человек. Мы выстроились вдоль стартовой полосы. Хенно со свистком и флагом, взмахнуть которым всё-таки забыл, подал сигнал. Дорожка оказалась вся в колдобинах, поди пробеги по ней прямо! Трава кое-где вымахала по щиколотку. Злюк Кэссиди, немного опережавший меня, даже растянулся с подвёрнутой ногой. Я тут же обогнал Злюка, но долго ещё слышал его странное, с присвистом сопение. Я поднял руки к небу, как настоящие спортсмены на настоящих финишах. Думал, что выиграл: вокруг никого, а финишную ленточку не догадались натянуть. Победил Ричард Шилс, обошёл меня чуть ли не на ярд. Я пришёл вторым из двадцати, значит, победил восемнадцать человек. Тут уж Хенно пришлось меня похвалить, деваться некуда:

— Превосходно, мистер Кларк. В классе бы так скоры были на верные ответы.

А ведь я и в классе был не из последних, кое в чём разбирался получше самого Хенно. Ублюдок всё-таки наш Хенно. Ублюдок, как известно, — это ребёнок неженатых родителей, иначе — рожденный от незаконной связи. Хенно, хоть и не ребёнок, был всё же ублюдком. Нет чтобы спокойно наградить меня медалью, непременно нужно цирк с клоунами устроить. Термина «незаконный» в словаре не было, «законный» определялось как согласующийся с правилами, законами. Ежу понятно, незаконный — это противоположность законному. Гипертрихоз — это, вообразите, повышенная волосатость. Ничего себе.

— У него гипертрихоз яиц.

— Гипертрихоз!

— Гипертрихоз гипертрихозистый!

Медаль была без надписей, зато с изображением бегуна в красных шортах и белоснежной футболке, но почему-то босого. Кожа бегуна и фон медали не отличались по цвету. Домой я брёл нога за ногу; набегался, что поделаешь. Сначала пошёл к папане.

— Уйди, не сейчас.

Даже головы от газеты не поднял. По субботам он вечно рассуждал о «Заднескамеечнике», пересказывал мамане статьи из этой газеты. Вот и сейчас, наверное, уткнулся в «Заднескамеечника». Сложил газету, расправил. Вроде не злой.

Я чувствовал себя кретином. Сперва надо было сходить к мамане; легче было бы пережить папанину грубость. На подгибающихся, резиновых ногах я приблизился к двери. Папаня сидел в салоне. Где ж ещё в этом сумасшедшем доме найдётся мир и покой для уставшего отца? Подождать? не страшно, я согласен, но даже головы не поднял!.. Я уже хотел аккуратно прикрыть за собой дверь.

Он меня заметил.

— Патрик?

— Извини, пожалуйста.

— Да ладно, заходи.

Газета упала на пол и сложилась углом; папаня не стал поднимать.

Я отпустил дверную ручку. Не забыть смазать. Отступил в ужасе и восхищении одновременно. Жутко приспичило по-маленькому, и в какую-то секунду я решил, что обмочился. Заплетающимся языком спросил:

— Ты «Заднескамеечника» читаешь?

Он вдруг просиял.

— Эй, что у тебя в руке?

— Медаль вот получил…

— А ну-ка покажи! Что ж ты раньше молчал? Выиграл и молчишь.

— Второе место.

— Рядом с первым.

— Угу.

— Молодец.

— Я думал, я выиграю.

— Следующий забег выиграешь, конечно. Серебряная медаль, отлично. Дай-ка посмотреть, — и протянул руку.

Чего бы я не отдал, чтобы папаня с самого начала так заговорил! Так нечестно — чуть до слёз не довёл, и вдруг разлетелся ко мне и сделал всё, как я мечтал. Так, конечно, случалось не всегда, но папаня постоянно присваивал себе то одну, то другую комнату, и в выходные дом становился как чужой. А нечего было мчаться, очертя голову, проверить бы сперва. Злился я не столько на папаню, сколько на газету. Идиотство газеты эти: Третья мировая война у ворот, Третья мировая война у ворот, а всего-то-навсего израильтяне арабам всыпали. Терпеть этого не могу. Сказали «убью», значит, убивайте.

— Я тебя накажу.

Так правильнее.

Газеты — нудятина. Иногда папаня читал мамане своего «Заднескамеечника»: чушь и нудятина. Маманя, правда, слушала, но только потому, что читал папаня — её муж.

— Замечательно, — говорила она, однако таким серым, скучающим голосом, как будто бы имела в виду «Спать пора».

— Слово стало плотию!

Свист. Удар!

— Заднескамеечник!

Сама газета была громадная, а шрифт меленький: хоть с утра до вечера читай, особенно по субботам и воскресеньям. Я читал передовицу в вечерней газете о вандалах, нанесших повреждения старинному ирландскому кресту. За восемь минут одолел. Была там и фотография роскошного резного креста, наверное, до того, как его испортили. Если послали в магазин за газетой, а на дворе славный летний денёк, солнечно, ни облачка, то в газете будет фотография девушек или детворы на пляже, обычно по трое в ряду и у каждого совочек и лопатка. Это всегда оправдывалось. А папаня, если уж уселся за газету, не успокоится, пока не дочитает. Думает небось, доброе дело делает. Весь день насмарку. Ворчит, кипятится, ничего не успевает. Шрифт меленький, глаза устают. Субботний вечер называется: маманя нервничает, мы дружно ненавидим папаню, а он плюёт в потолок, ворчит и почитывает свою газетёнку.

Я тебя на кресте распну.

Джеймса О'Кифа маманя так говорила Джеймсу О'Кифу, и братьям его, и сестрёнке даже. Это означало «Делай как велено». Я тебя заживо освежую. Шкуру спущу. Кости переломаю. Надвое разорву. Изуродую.