Падает тропическая ночь - [8]

— Наверное, голгофа, это слово как раз для меня.

— Нет, он сказал другое… пустошь! Хотя, по-моему, Нидия, когда я говорю “пустошь”, на ум приходят сестры Бронте, по-моему, пустошь — это такое место, серое, но интересное, загадочное, в белой дымке и время от времени еще, помнишь? — порывы ветра и дождя с солнечными бликами, неизвестно откуда взявшимися. А на небе очень низкие, страшные, почти черные тучи. Помнишь экскурсию в музей сестер Бронте? Вряд ли он говорил “пустошь”. Наверное, сказал “пустующие земли”.

— Не помню этого музея, Люси. Кажется, больше всего у меня страдает как раз это, память. Что это была за экскурсия?

— Подожди, дай закончу, а потом расскажу о той прогулке, к пустошам “Грозового перевала”.

— Ах да, про “Грозовой перевал” помню, там еще что-то странное виднелось вдали, на выходе из музея.

— Ну да! как мираж, там, где начинается пустошь, вроде бы затерялся дом.

— Неправда, там ничего нет. Там никому не нужная земля.

— Вот видишь, вспоминаешь? Я всегда просматриваю брошюры по каждой экскурсии, надо тренировать память. Но она ему сказала, что знает: в его душе происходят далеко не обыденные вещи. Ей хотелось понять, каким он видит будущее, способен ли еще мечтать о чем-то.

— Она говорила вокруг да около, Люси, но выведать хотела только одно: ощущает ли он эту животную потребность дорваться до женщины.

— Вряд ли, Нидия. Это одна из сторон реальности, не отрицаю. Но Сильвия хотела узнать прежде всего другое, есть ли у него в жизни мечта? В тайной надежде, конечно, что это станет их общей мечтой. И тут она набралась смелости или ей помог большой опыт работы с пациентами, в общем, со всей решительностью она спросила, почему он отводит глаза, чего стыдится? А он ответил, что вряд ли ей будет интересно происходящее с ним, его бесцветная жизнь. И если она изучает такие случаи, как его, мужчины за сорок, вдовца со взрослыми детьми, то пусть спрашивает, что хочет. Но, ты сама знаешь, она не собиралась ничего исследовать как специалист. И четко ему это объяснила. Тут он, похоже, впервые очнулся от оцепенения. Неужели кто-то может обратить на него внимание?

— Извини, перебью. А что мы делали, выйдя из музея этих девушек-писательниц?

— Их звали Эмили и Шарлотта Бронте, это ты помнишь?

— Нет, ты забыла, что на имена я всегда была бездарной. Ты смеялась, когда вместо… что это была за актриса, я переиначила ее имя, а ты вечно смеялась?

— Барбара Стэнвик, а ты ее звала Барбара Стависки. Из-за знаменитого афериста по фамилии Стависки.

— Ну и память у тебя на имена! Нет, это не так важно, что я забываю имена. Теперь я еще забываю о том, что было. Так не хочется ничего забывать, особенно хорошее. Чудные минуты, с рождения Эмильсен до того дня, как появились первые симптомы. Как там было, мы все же пошли по тому полю, усеянному колючками, на выходе из музея?

— Нет, виднелся мираж, но было далеко идти вглубь пустоши до места, где вроде маячил дом, лежащий в руинах. Думаю, дом существует. Про мираж говорят специально, чтобы люди не забредали туда и не терялись в этой бескрайней пустоши.

— Я тоже подумала: там действительно что-то есть. Но если эта земля ничего не стоит, не продается, там ничего не растет, зачем строить дом среди терновника, в глубине бесплодного участка? Лучше построить дом у границы хороших угодий.

— Говорят, Эмили Бронте проводила долгие часы, рассеянно глядя на пустошь, думая, зачем человек поставил дом так далеко, среди шипов и колючек, воображая, каким он мог быть. И ей казалось, что этот человек, видимо, много страдал, люди не приносили ему ничего, кроме разочарования, и поэтому он хотел обособиться. И она, видно, хотела сблизиться с ним, но к тому времени от дома остались одни развалины. Сблизиться и прийти на помощь.

— И эта твоя Сильвия хотела прийти на помощь человеку, но сама погорела. Нет, она не собиралась помогать, Люси, она хотела осложнить ему жизнь. Сама хотела позабавиться, и ее не волновало, что она вторгается в чужую жизнь, бередит раны, которые так трудно заживают. Она просто безответственная нахалка, пусть теперь пеняет на себя, раз дело не выгорело.

Глава третья

— Люси, у меня плохой день.

— Это погода. Если бы не дождь, могли бы прогуляться.

— Трудно будет найти такси?

— Да, труднее некуда. И улицы могло затопить, выходить в такой день, как сегодня, безумие.

— Но в четырех стенах меня одолевают воспоминания.

— Завари мате, Нидия. Себе положи поменьше сахару.

— Лучше выпью совсем горький. Только не говори, как всегда, а то вечно твердишь одно и то же, когда речь заходит об этом.

— А что я говорю?

— Горечи и в жизни хватает. Но ты, Люси, можешь быть довольна.

— Не могу, Нидия.

— Два твоих сына здоровы. Один живет в квартале отсюда, другой далеко, но ты знаешь, что он жив-здоров.

— Так хочу его видеть.

— Он этим летом не приедет?

— У него с деньгами плоховато, знаешь, как обстоят дела в Аргентине, дряннее некуда.

— Бедная Аргентина. А ты не решаешься поехать?

— Бедненький, он работает с утра до ночи, жена и того больше, что я буду делать у них дома одна целыми днями?

— А кошки у них постоянно живут?

— Работай они поменьше, я бы все равно не ступила на порог их дома, сама знаешь, до смерти боюсь кошек.