До чего грустно в этот час, почему так?
— Это вечерняя тоска, Нидия, она приходит, когда темнеет. Лучше найти какое-нибудь дело, занять себя чем-то в такое время. Потом, ближе к ночи, уже по-другому, это ощущение уходит.
— Особенно, если можешь легко заснуть. Тогда не думаешь обо всем, что было ужасного.
— Тут тебе повезло, ты даже не представляешь, как это помогает. Когда сон не идет, в голову лезет самое жуткое. Не будь этих чудных таблеток, я бы столько времени не продержалась.
— Тебе грех жаловаться, Люси, ты не пережила такого горя, как я.
— Знаю, Нидия. Но у меня жизнь тоже была не сахар.
— Когда умерла мама, бывало так же, помнишь? В этот час воспоминания одолевали особенно сильно.
— Помнить-то мы помнили о ней всегда; первое, о чем я думала, проснувшись, — что мамы больше нет. Но в этот час сильнее всего ощущалось ее отсутствие. Правда тогда, среди стольких дел, в голову не лезли, как теперь, одни грустные мысли. Ну да, столько было обязанностей.
— Приготовить поесть.
— А с детьми какая ответственность, Нидия. Вывести их в люди.
— И потом случается такое — тебя лишают самого дорогого.
— У верующих хоть есть утешение. Но я не могу себя обманывать, никак не могу. Великое дело — вера. Правда, завидую тем, у кого она есть.
— Да, Люси. Я им тоже завидую.
— Простым людям намного легче, они утешаются верой. А если не можешь себя обманывать, видишь жизнь, как она есть?
— Когда умер Пепе, было иначе, я словно соображение потеряла. И плакала-рыдала дни напролет. Но в этот раз все совсем по-другому.
— Одно дело муж, другое — дочь, Нидия. Твоя дочь. Что же такое творится, просто ужас.
— Люси, не могу сидеть взаперти, пойдем погуляем.
— Исключено, дождь собирается.
— Люси, ты не рассказала про эту, из соседнего дома. Чего это она больше не заходит?
— Из-за твоего приезда, наверное. Она заходила, в основном, излить душу, но при тебе не решается.
— Женщина она молодая, ей, должно быть, интересней в компании сверстников.
— Ну зачем ты так? Да нет! Она частенько заходила, сразу видно, охотно человек приходит или нет. Сначала она мне не нравилась, потом я привыкла. Она ведь приятная, по-своему, тебе не кажется?
— Знаешь, Люси, мне она показалась странной, но не вредной. Хотя держит дистанцию, с тобой тоже? Может, только со мной.
— Думаю, она не ожидала тебя здесь встретить, шла рассказать о наболевшем, а тут увидела тебя и не смогла.
— И поэтому больше не приходит. Люси, она же с тобой хочет поговорить, слегка излить душу.
— Знаешь, Нидия, просто невероятно, что вообразила себе эта женщина, даже не сомневалась, что он ее тоже любит.
— Но она ведь не девочка, должна понимать что к чему, призналась хоть, сколько ей лет?
— Нет, но судя по возрасту сына и по тому, что она училась до замужества и получила этот свой диплом, ей никак не меньше сорока пяти.
— Почти как Эмильсен.
— Сколько ей исполнилось бы в августе?
— Сорок восемь, Люси.
— Вот подлость!
— Да уж…
— Но у тебя есть сын, и он тебя обожает.
— Бедный Масик. Добрая душа, но дочь — другое дело, Люси. Тебе не понять.
— Ты ненормальная, мужчине пятьдесят, а он все у тебя Масик.
— Само получается. Мы всегда звали его Масиком.
— Пора зажигать свет. До чего уныло в домах с тусклым светом; ты, может, замечала: в домах одиноких стариков всегда мало света. Поэтому я люблю, когда все ярко освещено. Никогда не обращала внимания?
— Эту тоже зажечь?
— Да, чтобы не смахивало на стариковский дом.
— А как она с этим типом познакомилась?
— Я тебе говорила, что она серьезно болела, да?
— Да, Люси, но не сказала чем. Тем же, чем Эмильсен?
— Нет…
— Я думала тем же, почему-то так себе это представляла.
— Нет… Там было другое, Нидия.
— Ты говорила, она страшно перепугалась.
— Да, но вовремя спохватились.
— Значит, опухоль.
— Нет… Как это называется? Что-то вроде вируса. Она все по-португальски объясняла и повторяла термины здешних врачей.
— Без конца мешает португальский с аргентинским, то есть с испанским. Я не сильно ее понимала.
— Она столько лет в Рио. Я тоже, когда говорю с теми, кто здесь давно живет, вставляю много португальских слов, непроизвольно.
— Так что там за болезнь?
— Ну это… вирус. И никак не могли попасть в точку, ну эти врачи, но потом наконец определили, и она сразу пошла на поправку. А в санатории познакомилась с ним.
— У него-то что было?
— Там его жена лежала. Она умерла, бедняжка.
— От чего, Люси, от того же, что Эмильсен?
— Нет, вроде у нее было кровоизлияние, долго болела, но было ясно, что она умрет.
— Странно — кровоизлияние у нестарого человека.
— Об этом она особо не распространялась. У нее одна тема: он.
— А он уже поглядывал на других женщин, в такие минуты?
— Нет, он вроде расчудесный, только и думает, что о доме. И за женой ухаживал, не жалея сил, пока она болела.
— И как же так получилось?
— Она видела его мельком в санатории, мимоходом, в коридорах, когда ее водили из палаты на процедуры.
— И в такие моменты ее тянуло заглядываться на мужчин?
— Не забегай вперед, девушка не из тех, кто заглядывается. С ней случилась очень странная вещь, Нидия.
— Какая?
— Когда она его увидела, ей показалось, что это другой, ну в смысле, что он очень похож на того, другого мужчину, которого она сильно любила много лет назад и с тех пор больше не видела, это ее крайне поразило. И она подумала, что этого, из санатория, тоже никогда больше не увидит.
