Пацифист. Берта - [21]

Молодой монах, улыбаясь, подливал Жене чай, что-то рассказывал, потом кивнул головой, и они вышли во двор монастыря. За каменным домом Женя увидел строй монахов, а перед ним худого старика, Старик что-то долго говорил, а потом вдруг подпрыгнул высоко и ударил воздух ногами.

- Кунг-фу? - восхищенно спросил Женя.

Сопровождавший монах, все так же улыбаясь, закивал головой:

- Кунг-фу, кунг-фу.

Стоявшие в строю монахи синхронно и в точности повторили прыжок старика, но тот, похоже, остался недоволен, снова, на удивление легко, взлетел в воздух, развернулся в полете и ударил невидимого противника. Будто строгий мужской танец исполняли монахи - такая вдруг круговерть началась. Даже не верилось, что смиренные монахи, познающие смысл бытия за толстыми монастырскими стенами, тщательно готовились к борьбе со злом. Стало понятным, почему хунвэйбины, крушившие все и вся, не смогли одолеть эту тихую обитель.

Всю обратную дорогу Женя восхищенно рассказывал отцу о том, что увидел, а тот сидел за рулем умиротворенный, будто побывал на небесах и не желал спускаться на грешную землю.

Всю жизнь надо быть готовым вступить в борьбу со злом - это Женя усвоил твердо…

После отбоя старшина роты прапорщик Циба долго не уходил, и всем казалось, что он останется здесь ночевать. Но «молодые» надеялись напрасно. Натянув одеяла до ушей, они чутко прислушивались к тишине. Но вот хлопнула дверь канцелярии, прапорщик ушел.

Миляев видел, как по стенке скользнула тень, слышал осторожные шаги, приближающиеся к его койке, но ни поворачиваться, ни предпринимать какие-либо меры самозащиты не стал, сжался только и стал ждать. Ждал и проклинал себя за эту рабскую психологию, кроличью душонку, ведь бой объявлен, нужно встать во весь рост, встретив достойно неприятеля.

Вдруг ему стало трудно дышать, исчезла из глаз синяя лампочка, тускло горевшая возле тумбочки дневального, а по животу больно прошлась пряжка солдатского ремня. Но только один раз. Он скинул подушку, которой накрыли его голову, и увидел, как возятся возле его койки тени. Только через некоторое время по мощной фигуре он узнал Арвида Звайзгне.

Спрыгнул со второго яруса в сплетение тел, столкнулся лицом к лицу с Ваней Нечипоренко, увидел Иго-ря Лихолета, Романа, Гиви… Все «молодые» были на ногах. Встали плотной стеной плечом к плечу, а напротив них выстроились «старики». Все были в майках и трусах, точно на диковинных спортивных состязаниях.

Заводилой в том стане был, конечно, Лиходеев. Он горячился, но вперед не высовывался - у многих «молодых» тоже в руках были ремни.

- Ну вы, салаги! Всех на колени поставим.

- Попробуй, - спокойно ответил Нечипоренко.

- Да кто ты такой? - подскочил к нему отсидевший трое суток на гауптвахте Казарян. Он не успел замахнуться, как Иван четко поставленным крестьянским ударом свалил его с ног.

«Старики» явно не ожидали такого поворота событий и стояли бы так еще долго, если б не сержант Серегин. Он поднялся со своей койки, подошел к возбужденным солдатам и строго сказал:

- Отбой команда была!

- Но, Леша, ты знаешь, что эти пацаны… - попытался было оправдаться Лиходеев, но сержант оборвал его:

- Я что, неясно сказал?!

Серегин имел право командовать, и не только лычки на погонах давали такое право - в рукопашном бою он, боксер, одолеет в роте любого, с ним не поспоришь. Наверное, потому опытный Циба и назначил его заместителем командира взвода - авторитет сержанта был всесторонним.

«Старики» обиделись на сержанта, но подчинились, разошлись, недовольные, что не получилось воспитательного мероприятия, а «молодые» обнялись - пусть это была маленькая, но победа, их совместная победа.

«Старики» присмирели, а к осени, когда пришла им пора увольняться, неожиданно потянулись к Жене по весьма поэтическому делу - просили («деды» просили!) оформить им «дембельские» альбомы. Что это такое, Женя не знал, никогда даже не думал, что этот самый альбом для увольнения в запас солдат едва ли не реликвия.

Каждый просил оформить так, чтобы ни у кого другого не повторялось. Приносили стихи собственного сочинения, фотографии сослуживцев и девчонок, разные картинки, вырезанные из журналов, и Женя монтировал снимки, оформлял страницу за страницей, украшая их в стиле кич то гвардейской лентой, то лавровыми листьями, рисовал березки и девчат под ними с грустными глазами, гору Арарат для Казаряна, а когда принес свой альбом в красной обложке Лиходеев, Женя посмотрел на него таким взглядом, который мог означать только одно: «А не пошел бы ты, парень…»

- Ну, ты это… - не нашел что сказать разжалованный перед самым дембелем бывший ефрейтор. - Ну ты… кончай…

Бог с ним, будем считать, что Лиходеев извинился за прошлое. Женя нарисовал ему на первой странице пикирующий вертолет, из-под брюха которого вырывались огненные ракеты, чем Лиходеев был безумно доволен.

А лейтенант Капустин избегал встречаться с Женей взглядом. И тому была причина, о чем Миляев старался не вспоминать, а вспомнив, краснел.

…Ирина-киевлянка пришла к нему на «точку». Она подождала, когда уйдет смена и Женя останется один. Постучала в дверь домика, вошла. Миляев удивился, что она не побоялась, пошла за семь километров от села.