Пациент доктора Паарелбакка - [28]

— Господин доктор, — начал я, решив говорить о вещах, которые легко проверялись, — я жил в районе особняков, где живут ответственные работники, представители торговых объединений и, разумеется, офицеры милиции и армии.

— Так, — сказал доктор Рик.

— Когда вы уезжаете, господин доктор? — решил уточнить я.

Вместо долговязого в черном костюме ответил Барри Рейнолдс.

— В Чехословакию — через неделю. А из Швейцарии — завтра. Так что, если ты хочешь что-нибудь передать, в твоем распоряжении самое большее двенадцать часов.

— Ну, тогда привет! — сказал я. — Пойду, чтобы * управиться к атому времени…

* * *

Я проглотил две таблетки кофеина, зажег буковые поленья в камине, представлявшем собой одно из удобств моей безумно дорогостоящей «гарсоньеры» и, глядя на пламя, задумался. Я думал, сколько же денег понапрасну ухлопает на меня ЦРУ, если мне все-таки удастся добраться до Бобина и живым-здоровым препроводить доцента, инженера, кандидата наук Мартина Шульца и свою скромную персону в Чехословакию!

В течение нескольких минут я взвешивал ситуацию. Вполне определенно получалось, что они меня проверяют, подозревая в связи с чехословацкой разведкой, хотя прямых доказательств этого у них нет. И с той же определенностью из этого следовало, что каждый мой шаг будет у них под контролем.

Но вот именно сейчас мне во что бы то ни стало надо было избавиться от их надзора. Незаметно, и таким способом, который не вызывал бы у них подозрений. Размышляя об этом, я сидел за столом и писал Марии письмо. Покаянное и призывающее ее выкинуть такой же номер, какой выкинул я. Я советовал ей постараться попасть — лучше под ее девичьей фамилией — в состав какой-нибудь туристической группы, отправляющейся в любую заграничную поездку. А как только она окажется по ту сторону западной границы, о ней уж позабочусь я сам. Я предупреждал ее, что на человека, который вручит ей это письмо, она может вполне положиться, и просил, чтобы через него она передала мне свой письменный или устный ответ.

Это было вполне обычное письмо эмигранта, желавшего любой ценой вернуть свою жизнь в обычную колею.

Казалось, мне удалось совместить в нем осведомленность с ложными представлениями в той мере, которая точно соответствовала его цели. Во всем письме не было фразы, которая бы при самой тщательной обработке на счетно-вычислительных и дешифровальных приборах — а ей оно, безусловно, подвергнется — хотя бы отдаленно напоминала код. И все оттого, что мне просто не было необходимости что-то зашифровывать. Я ни минуты не сомневался, что эту бумагу будут терзать, как подопытного кролика, воздействиями самых разных химикалии, призванных обнаружить секретные чернила. И опять все понапрасну, потому что секретные чернила не входят в мое снаряжение.

Я несколько раз прочитал свое сочинение — казалось, можно быть спокойным. Я вложил письмо в конверт, заклеил его, погасил свет и прилег.

Кофеин, никотин, алкоголь и усталость тут же взяли меня в оборот. Сердце учащенно колотилось, готовое, — казалось, выскочить из грудной клетки, и с колющей болью ударялось о ребра.

Со лба стекали струйки пота.

Я встал. Открыл окно. В комнату пахнуло влагой, запахом самшита и тиса, прелью истлевших листьев. Я лег па покрывало, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и наконец уснул.

* * *

Я выругался по-чешски, громко и грубо, как человек, уверенный, что в ближайшем окружении нет никого, кто бы его понял. ¹

На штанине, моих серых брюк расплывалось пятно — след белого вина, пролитого сидевшим рядом толстоватым, низенького роста мужчиной. Одним глазом он смотрел на мое колено, а другой его глаз, казалось, был устремлен на кроны платанов в саду ресторана «Пилатус-блик», расположившегося под скалой на берегу Фир-вальдштетского озера.

— Ах ты, боже мой! Соотечественник, земляк! — громко воскликнул толстяк. — Вот так случай!

Люди, сидевшие за соседними столиками, стали оглядываться, но этот коротышка не обращал на них внимания. Он схватил салфетку и принялся тереть ею мое колено, на которое за минуту до того опрокинул свой стакан с белым шабли.

— Жаль, что наше знакомство началось так неудачно, — тараторил он, — но то, что плохо начинается, может хорошо кончиться. — Потом он обернулся к официантке и крикнул ей: — Розмари, э флешли высс вы! — что означало просьбу принести ему бутылку белого вина.

Вел он себя высокомерно, словно весь этот летний ресторан с видом на гору Пилатус и на виллы богачей на зеленом мысу Каштаниенбаум по другую сторону бухты принадлежал ему.

— Покорнейше прошу извинить и не сердиться на меня, земляк! Я ведь нечаянно. И давайте замоем этот неприятный эпизод.

Прибежала официантка. У нее было вытянутое плоское лицо, обрамленное крашеными волосами цвета перезрелого овса; ноги с отекшими щиколотками. На животе над коротким передничком болталось на пояске официантское портмоне, и вообще она выглядела так, словно была на последней стадии беременности.

Поставив перед нами бутылку белого вина, официантка неуклюже поклонилась и ушла.

Это было 9 августа. В 15 часов 30 минут среднеевропейского времени.

А мужчину, который теперь одним глазом уставился на носок моих ботинок, а вторым рассматривал безоблачное небо, звали Ян Вихерт. Он жил и работал в Швейцарии уже одиннадцатый год. Начав со страхового агента, он дослужился здесь до должности инспектора страховой фирмы «Вадтунфалл». И за это же время, взбираясь вверх по лестнице страховой иерархии, он превратился, по документам пражского центрального управления — после одного очередного и двух внеочередных повышений — из старшего лейтенанта Вихерта, отправившегося в конце августа 1968 года участвовать в невидимом сражении на так называемом тайном фронте, в подполковника Вихерта.