P.S. I Miss You. Я по тебе скучаю - [3]

Глаза его блестят, словно у девушки-подростка, получившей пропуск за кулисы на концерте Гарри Стайлса.

Ник пытается что-то сказать, но не может.

О боже…

Он действительно…

Он действительно пытается признаться мне…

– Мелроуз, – говорит он, делая глубокий вдох и падая передо мной на колени. Он берет меня за руки и, честное слово, на миг у меня плывет в глазах. – Ты помнишь, как в детстве мы всё-всё рассказывали друг другу?

– Да…

– Есть кое-что, чего я никогда не говорил тебе, – продолжает он, глядя мне в глаза. – Наверное… наверное, я боялся высказать это вслух. Я боялся, что это – то, чего я так хотел, больше, чем хотел чего-либо еще в своей жизни… что оно не сбудется. Мне казалось, что, признавшись в этом, я все испорчу. Поэтому я держал это при себе, но больше не могу. Это слишком важно. Оно гложет меня изнутри, и гложет уже не первый год. Но теперь пора. Я должен сказать это тебе.

Он несет чушь.

Ник никогда не нес чушь.

Он сжимает мои ладони дрожащими руками, потом поднимается и садится на диван рядом со мной. Обхватив мое лицо ладонями, он тепло улыбается, но эта улыбка вскоре сменяется тревогой.

– Это безумие, Мелроуз. Я поверить не могу, что собираюсь сказать тебе это.

Мои губы приоткрываются, я едва не выпаливаю что-то вроде «я тоже любила тебя с самого детства…» – но я прикусываю язык и жду, пока он выскажется первым.

– Ты же помнишь мою группу, верно? – спрашивает он, подразумевая свою первую группу, «Melrose Nights», которую он собрал в старшей школе и назвал в мою честь.

Я киваю, и сердце мое падает. Нет… летит вниз.

– И что насчет этого? – спрашиваю я, моргая, чтобы скрыть жгучий стыд во взгляде.

– Мел, я всегда мечтал сделать ее успешной, – говорит он. – В смысле, коммерчески успешной.

Я поднимаю брови. Для меня это новость.

Он всегда был сторонником любительской сцены и противником больших музыкальных корпораций, которые контролировали каждую песню, исполнявшуюся в Америке по радио.

– Правда? – Я склоняю голову, уткнувшись подбородком в грудь. – Ведь ты всегда говорил…

– Я знаю, что именно я всегда говорил, – обрывает он меня. – Но чем больше я об этом размышлял, тем сильнее мне казалось… я просто хочу, чтобы мои песни услышало как можно больше народа. И дело даже не в том, чтобы стать знаменитым и заработать деньги, ты же знаешь, я за всем этим не гонюсь. Я просто хочу, чтобы люди знали мои песни. Вот и все.

Я сглатываю комок в горле и смотрю на камин в углу, над которым на полке валяется пустая смятая банка из-под «Old Milwaukee» – любимого напитка Ника, – а рядом с ней притулилось что-то вроде скомканного кружевного лифчика.

Видимо, когда Ник убирался, он кое о чем забыл…

– Ладно, так что ты пытаешься сказать мне? – спрашиваю я, прищурившись.

– Мы подписали контракт… – Губы его растягиваются так широко, что выражение лица становится совершенно безумным. – …И мало того, мы отправляемся в тур вместе с «Maroon 5».

Я изо всех сил пытаюсь сдержать глубокое недоверие и не дать этому чувству отразиться на моем лице, но что-то подсказывает мне, что моя попытка тщетна. Ник всматривается в меня, ловит мой взгляд, и его безумная улыбка угасает.

– Ты же ненавидишь «Maroon 5», – замечаю я.

– Я когда-то ненавидел «Maroon 5», – поправляет он. – Как бы то ни было, у них буквально в последнюю минуту полетели кувырком все планы, поэтому они ухватились за нас. Мы отбываем на следующей неделе.

– На следующей неделе? И надолго?

– На полгода. – Он стискивает намозоленные о струны гитары ладони. – Полгода в поездке с одним из самых крупных музыкальных коллективов в Северной Америке!

Он так громко произносит последнюю фразу, словно сам не может во все это поверить.

Как и я.

– Ух ты, Ник… это… это круто. Ты был прав. Это очень важные новости, – говорю я. Мне кажется, что все во мне медленно замирает. Мой голос. Мое сердце. Моя надежда. – Я рада за тебя.

Я обнимаю его, вдыхаю его запах и крепко сжимаю руки. Внутри у меня все ноет и завязывается в узел. Это не поддающееся описанию чувство, которое охватывает тебя, когда ты понимаешь, что что-то вот-вот изменится и жизнь уже никогда не будет прежней.

Но я сказала правду. Я рада за него. Я понятия не имела, что он хотел именно этого, но теперь, когда он поделился со мной такими известиями, я действительно за него рада. Он мой лучший друг, самый давний мой друг, и я хочу лишь, чтобы он был счастлив.

И кроме того, он заслуживает этого.

Ник безумно талантлив.

Он пишет музыку.

Сочиняет стихи.

Поет.

Играет.

Работает музыкальным продюсером.

Сводит треки.

Все это у него получается естественно. И если он так и останется в тени, на любительской сцене, это окажет дурную услугу не только ему, но и всему остальному миру.

– Я понимаю, что это круто, Ник, но мне интересно… почему ты не мог сказать мне это все по телефону? – спрашиваю я. – Зачем заставлять меня ехать сюда, чтобы ты мог сообщить мне это лично?

Ник откидывается назад, всматривается в мое лицо и проводит ладонью по подбородку, покрытому едва заметной щетиной.

– Потому что я должен попросить тебя об одной услуге…

Приподняв бровь, я отвечаю ему таким же пристальным взглядом. Он никогда не просил меня ни об одном одолжении – с тех самых пор, как мы познакомились (не считая ряда случаев в средней школе, когда он хотел, чтобы я вместо него поговорила с девушками или за обедом утащила для него лишнюю порцию «итальянского льда»