Озорство - [21]

Но если ему не повезло со статью, то повезло в любви.

— Остановимся ненадолго? — спросил он.

— Мммм, да, — ответила она.

Адам кивнул головой. Ему уже было невтерпеж. Его жена Сюзанна была на седьмом месяце беременности, и их ночи были теперь безгрешными. Сюзанна, как и всякая другая жена полицейского на ее месте, была не в восторге, что ее муж работает в паре с женщиной. Да еще с темноволосой красавицей Джози Руджиеро. Итальянкой. Она видела ее на рождественском балу общественной организации полицейских. Это было еще задолго до того, как между Адамом и его новой напарницей установились любовные отношения. Его прежний напарник был убит во время дежурства. Сюзанна заявила тогда Адаму, что если он вздумает положить глаз на Джози, его новая напарница распрощается с жизнью и необязательно во время исполнения служебных обязанностей. И Адам тоже последует за ней. Старый 87-й участок лишится сразу двоих своих фараонов, и ни один здравомыслящий судья не посмеет засудить ее, Сюзанну.

Адам оправдывал свое грехопадение беременностью жены. А Джози оправдывала неверность мужу своим бешеным успехом у мужчин. Но при всем при том они были взрослыми людьми, способными оценивать свои поступки, знали, на что шли, и ничего не могли поделать со своей усиливавшейся с каждой ночью любовью.

Подъезжая в это раннее утро 26-го марта к Тихой Зоне в своем теплом и уютном сине-белом коконе, они предвкушали наслаждения, которые сулило им тайное любовное свидание.

Им и в голову не могло прийти, что они там увидят то, что увидели. Как же они были удивлены, когда нежданно-негаданно обнаружили посередине стоянки инвалидное кресло на колесах. В нем под проливным дождем сидел маленький старичок.

* * *

Дежурный врач отделения неотложной помощи больницы Св. Себастьяна сообщил Мейеру, что ранним утром кто-то оставил старика на больничной автомобильной стоянке и спросил его, имеются ли в полиции донесения о безвестной пропаже людей. Может быть, там есть сведения об этом старике. Его зовут Чарли. Больше ничего от него не смогли добиться. Чарли. Было начало девятого утра. Дневная смена приступила к работе около получаса назад, и Мейер завтракал, сидя за своим столом. Чашка кофе и подрумяненные оладьи по-английски.

— Чарли, а дальше? — спросил он.

— Я же вам только что сказал, — проговорил врач. — Чарли — это все, что мы о нем знаем.

— Негусто для начала, — заметил Мейер. — Чарли и все.

— Могу дать вам описание его внешности, — сказал врач. — На вид ему не меньше 75 лет...

— Это вы так думаете или он вам сам сказал?

— Нет. Он знает только свое имя.

— Значит, это просто ваше предположение, что ему семьдесят пять...

— Научно обоснованное предположение.

— Пусть будет по-вашему. Семьдесят пять. Какого цвета глаза?

— Синие.

— Волосы?

— Возле ушей немного седых волос. Иначе говоря, лысый.

«Как я», подумал Мейер и вслух сказал:

— Я проверю по заявлениям, поступившим в Отдел розыска без вести пропавших. Авось что-нибудь и найду.

В пределах административных границ 87-го участка находились две больницы, и обе были переполнены. Главная — Морхаузовская — считалась одной из самых плохих больниц в городе, но и больница Св. Себастьяна, или Сент-Сэб, как ее фамильярно называли горожане, недалеко от нее ушла.

Полицейские знали наперечет все хорошие больницы и только туда возили своих раненых коллег. В радиофицированных машинах, на максимальной скорости, под вой сирены. Старую Неотложку, находившуюся на территории 86-го участка, они тоже старательно избегали. Хорошей репутацией пользовались Буэнависта и еще несколько больниц. Именно туда привозили раненых полицейских.

В начале десятого утра Мейер и Хейз отправились в Сент-Сэб. Интересная пара полицейских. Оба плотные, сильные, высокие, Мейер сантиметров на пять ниже Хейза. Мейер совершенно лысый, а на голове Хейза пламенела копна рыжих волос с седой прядью над левым виском. Мейер был занят поиском деликатного синонима слова «лысый». Безволосый?

Депилированный? Его также возмущало, почему люди видят только лысых мужчин и совершенно не замечают женщин с тремя волосинками на голове. Хотя за всю свою жизнь он видел только одну лысую женщину. Она утонула в ванне, наполненной мыльной водой. Даме было под девяносто, у нее не хватило сил самой вылезти из ванны, и она захлебнулась.

Вероятно, она весь день звала слабым голосом на помощь.

В ванной комнате, на полке возле раковины, лежал парик из белокурых волос. Мейер попытался представить себе, как выглядела старуха в молодости, когда у нее на голове росли собственные белокурые волосы. Теперь же, лысая и истощенная, она была похожа на узницу концентрационного лагеря.

Эта маленькая лысая старушка, обнаруженная в ванне" долго вспоминалась Мейеру. Он даже иногда просыпался среди ночи и думал о ней. Ему показалось, что она похожа на еврейку. Ибо одно дело быть евреем, который считает Израиль" иностранным государством, каждый год на Рождество украшает елку, а в синагоге не был с тех пор, как много лет назад расследовал убийство раввина, и совсем другое дело сознавать, что преследование евреев в Германии было вызвано только тем, что они были просто такими же евреями, как он сам. Жалея маленькую старушку, положившую перед роковым купанием свой белокурый парик на полку в ванной, Мейер оплакивал каждого жившего в этом мире еврея. Правда, как оказалось, она вовсе не была еврейкой. Ее фамилия была Келли.