— Я почти совсем не смотрю телевизор, поэтому я не знаю об этом шоу, но чтобы кто-то назвал меня ангелом? Вряд ли!
— Ну, — сказала Эбби, — иногда мне кажется, что все мы ангелы и пришли в этот мир, чтобы помогать друг другу. А теперь расскажи, что твои боссы думают насчет этих песен. Ты была совершенно не в себе, когда вошла.
— Им очень понравились мои песни.
— Еще бы! Это чудесные песни. Ты видела, как вели себя дети, когда услышали их.
Шейла тяжело вздохнула.
— В течение ближайших недель я должна сочинить песни для Дня Благодарения. А мой мир перевернулся вверх дном, — пробормотала Шейла, — и я не хочу писать об индейках!
— Ты никогда не думала о том, чтобы писать другие песни, Шейла?
— О, — вздохнула она, — на самом деле у меня нет времени.
Неужели все дело было в нехватке времени, или же во всем виновата ее неуверенность? Возможно, она боялась испробовать что-то новое, боялась выйти из своего уютного маленького мирка?
— Раньше я не была знакома с другими сочинителями песен, но мне кажется, что ты очень талантлива.
Эбби сказала это так, будто для нее это огромная честь быть знакомой с сочинительницей песен. У Шейлы слезы навернулись на глаза.
С тех пор как она приехала, в ней что-то изменилось. Чувства, которые раньше были похоронены на дне ее души, чтобы не мешать спокойной жизни, сейчас возрождались.
— Ты можешь сочинить все, что захочешь, — настаивала Эбби. — Тебе стоит попробовать.
Шейла подумала, как не привыкла она к похвалам. Ее мать считала, что Шейла могла забавляться своей музыкой, но только до тех пор, пока не появится подходящий мужчина на роль ее мужа. И Шейла подозревала, что Барри воспринимал ее музыку как помощь в демонстрации его собственных талантов.
— Возможно, я так и сделаю, — вызывающе ответила она, вспомнив о сочиненном вчера отрывке из песни, за который ей было стыдно перед самой собой.
— Молодец, — сказала Эбби и вдруг схватилась за поясницу и страдальчески поморщилась.
— Что случилось? — с беспокойством спросила Шейла.
— Ничего, — Эбби устало улыбнулась. — Живот очень сильно давит мне на спину. То же самое было и с Даниэллой.
— Я могу чем-нибудь помочь тебе?
— Да, — сказала Эбби. — Ты можешь полюбить моего брата. — Она расхохоталась. — Я шучу.
Но Шейла совсем не была уверена, что это шутка.
Тишина, думал Тернер, входя в дом.
Он радостно насвистывал. Звук эхом отдавался в пустом доме. Тернер смертельно устал, целый день работая со своими жеребятами. Он открыл буфет и осмотрел бесконечные ряды консервов.
А затем Тернер обследовал холодильник в поисках остатков еды.
При одном воспоминании о пицце и печенье у него потекли слюнки.
Ну хорошо, черт возьми! Он ведь не собирался держать здесь заложников для того, чтобы они готовили пиццу и печенье.
Ведь, возможно, их очень легко приготовить. Он мог бы научиться, и тогда ему никто больше не будет нужен. Никогда.
Через два часа он старался проглотить кусок пиццы, которая на вкус напоминала уголь вперемешку с морскими водорослями.
Тернер в отчаянии встал из-за стола и натянул шляпу. Ему ничего не оставалось, как съездить в Джордан и поужинать там.
Как только он выехал на дорогу, то неожиданно понял, что бежит из своего собственного дома от тишины.
— Держись, Тернер, — сказал он себе.
Если он даже и надеялся, что кто-то составит ему компанию, его ждало разочарование. В кафе в Джордане не было ни души, даже Ma Бэйкер не работала в свою обычную смену. Тернер постарался поужинать как можно быстрее.
Он приехал домой и услышал телефонные звонки.
Раньше Тернер мог точно сказать, что звонит Эбби, а теперь это могла быть Мария, или друг Шейлы, или ее мать, или даже она сама.
Он взял трубку.
— Это Ники.
— Привет, приятель, — тепло разлилось в его груди, когда он услышал голос малыша.
— Звоню, чтобы пожелать тебе спокойной ночи.
— Мне? — удивленно спросил он.
— Тебе, — настаивал Ники. — Спокойной ночи, дядя Тернер.
— Спокойной ночи, Ники, — выговорил он, с трудом проглотив комок в горле.
Ники повесил трубку.
— Глупец, — вслух сказал Тернер. Он не плакал с восьми лет, когда проиграл свое первое состязание в укрощении баранов.
Он не плакал, когда погибли родители.
Глупо начинать сейчас. Все это ни к чему. Он отправился в холл и вошел в свою спальню, разделся и забрался под простыни. Он был свободен и мог спать абсолютно обнаженным. Он мог даже разговаривать с самим собой.
Простыни впитали запах ее волос. Тернер зарылся лицом в подушку.
— Глупец, — снова повторил он.
Он лежал на огромной кровати, по которой так тосковал все эти дни. Ни звука не раздавалось в доме.
Но когда настало утро, Тернер чувствовал себя так, будто ночью не сомкнул глаз.
Он мечтал о том дне, когда они вернутся.
