Озон - [28]

– Вам 33 года. Сколько из них принесено в жертву кинематографу?

– Впервые я согрешил в тринадцать лет. У отца была 8-миллиметровая камера. Начал снимать короткометражки, некоторые из них получили призы на разных фестивалях. Потом учился в парижской киношколе – La Fémis.

– Ваш первый полнометражный фильм, который в российском прокате переименован в «Крысятник», в оригинале называется Sitcom. Что именно вы имели в виду?

– Я имел в виду ироническое обозначение фильмов с маленьким и очень убогим смыслом, рассчитанных на самую что ни на есть широкую публику.

– Но ваша картина, хоть и оперирует набором клише «мыльных опер», имеет совсем другую структуру…

– Это классический сюжет: есть группа людей, семья или нечто вроде, вдруг является пришелец и нарушает статус-кво. Вспомните «Теорему» Пазолини или «Будю, спасенный из воды» Жана Ренуара. Только у меня вместо человека приходит зверь – крыса.

– Что это по жанру – пародия?

– Я бы так не сказал, хотя, конечно, можно заметить мое ироническое отношение к жанровым клише. В «Крысятнике» есть элементы хоррора, фэнтези, романтического фильма или того, что называют gore film (фильмы со зверствами). Кроме того, здесь есть реакция на новую моду coming out, когда гомосексуалы публично объявляют о своих пристрастиях. Садомазохизм и однополый секс вторгаются в мир ситкома, и его искусственная розовая гармония оборачивается депрессией.

– После «Крысятника» вы сняли «Криминальных любовников». Здесь жанр определить еще труднее.

– Это как раз то, что я люблю в кино – не знать заранее, что ты увидишь на экране. Американские фильмы столь успешны именно потому, что все известно с самого начала. «Криминальные любовники» – мрачная сказка для тинейджеров. Психоанализ сказок, например о Гретхен, показывает, что из них инфантильное сознание черпает самое главное и самое глубокое представление о насилии. Я намеренно делаю криминальную драму столь жестокой, чтобы молодые зрители могли изжить наваждение, с которым они живут и с которым пришли в мир.

– «Капли дождя на раскаленных скалах» – ваш третий фильм – поставлен по пьесе Фасбиндера. Что привлекло вас к этому человеку другой эпохи и другой культуры? Опять гомосексуальность?

– Она здесь ни при чем. Мне хотелось снять кино про то, что такое любовная пара в современном мире. Но у меня не было необходимой внутренней дистанции по отношению к такому сюжету. И я взял забытую пьесу Фасбиндера.

– Пьеса глубоко погружена в немецкий контекст, вероятно, чуждый вам, французу…

– В любой работе Фасбиндера всегда найдешь чувство вины и стыда, которое испытали немцы после краха нацизма. Это своего рода сексуальный комплекс нации, и действует он именно по этой схеме. Но это не значит, что его могут прочувствовать только немцы.

– Фасбиндера обвиняли в антисемитизме…

– И совершенно зря. Он просто показывает структуры больного сознания. В фильме «В году тринадцать лун» еврей, вышедший из концлагеря, создает компанию, пропитанную лагерной атмосферой.

– Чего вы ждете от экспансии цифровых технологий?

– Они меня пугают. Видео хорошо для создания маленьких, малобюджетных фильмов. Ларс фон Триер все перевернул и делает на этой технологии большое кино. Я ценю «Рассекая волны», но не последнюю его картину – «Танцующую во тьме». Предпочитаю длинные планы, не люблю рваный монтаж.

– Какие из режиссеров мирового кино оказали на вас влияние?

– Мурнау, Дуглас Серк, Бергман, Ланг, Бунюэль.

– Знаете кого-то из русских?

– В основном классиков: Эйзенштейн, Тарковский, Барнет.

КАННЫ, 2000

«Я монстр, убивший маму и папу»

Франсуа Озон не очень похож на свои картины. Почему? Именно это я пытался выяснить, когда мы впервые встретились с режиссером в Каннах, потом в Москве, и вот теперь в Париже – в офисе кинокомпании Fidélité, что по-русски означает «Верность». Рабочий стол Озона завален кассетами со старыми французскими фильмами: узнаю на обложках лица Жана Габена, Мишель Морган, Даниэль Дарье и других звезд 1950-х годов.

– Неужели это и есть тайная страсть авангардиста Озона? Откуда такая любовь к национальной традиции?

– Просто я готовлюсь к новой картине. Ее действие происходит полвека назад, и я смотрю много фильмов того периода. Сценарий написан по пьесе Робера Тома, популярной в те годы, это комедия с криминальным отливом, она много раз ставилась во Франции и, кажется, даже в вашей стране.

– И называлась «Восемь влюбленных женщин». А по другим пьесам того же драматурга в России, еще советской, были поставлены фильмы «Ищите женщину» и «Ловушка для одинокого мужчины». Итак, первый исторический фильм в твоем послужном списке?

– Не забывай: «Капли дождя на раскаленных скалах» – это Германия 1970-х годов. Но в принципе да: на сей раз я забрался совсем далеко в историю.

– Ты тогда еще не родился. А все фильмы, что лежат на твоем столе, были очень популярны не только во Франции, но и в России. Потом пришли режиссеры «новой волны» и похерили «папино кино». Неужели ты решил его воскресить?

– Да, деятели «новой волны» заклеймили предков – это считалось хорошим тоном. Как и снимать на улицах, в толпе, использовать непрофессиональных или неизвестных актеров, отображать «поток жизни». Но пришло новое поколение, свободное от диктата этих установок. Теперь мы можем выбирать, и для нас нет табу. Например, свой новый фильм я буду снимать целиком в интерьере. В нем будет восемь женщин разного возраста и, представь, ни одного мужчины. (Озон смеется.) Я потерял интерес к мужчинам. Теперь я люблю женщин.