Ожившая тень - [5]

Чуть ли не каждый день этот бездельник таскался в город, с утра до ночи дебоширил и пьянствовал, до рассвета резался в придорожных харчевнях в карты. И всегда он насмешливо улыбался, словно дразнил соседей: «Работайте, работайте, а я покуда в картишки сыграю!»

Рядом с ним, тоже улыбаясь, шла мать Чхонёна — ещё не старая, миловидная женщина с белым, незагорелым лицом и такими же белыми, изнеженными руками: сразу видно, что не очень-то утруждает себя работой.

Правда, вначале, когда они с Чхонёном только приехали, она работала, пожалуй, не хуже других. Но не прошло и месяца, как ей всё это надоело.

— Мне в город по делам надо,— всё чаще и чаще слышала от неё мать Мёнгиля.

Она пыталась поговорить с нерадивой женщиной, пристыдить её, да всё без толку.

Пак и тётушка Хван прошли совсем близко; в широкой улыбке у женщины блеснул во рту золотой зуб. Мёнгиля они не заметили: очень уж были поглощены беседой.

Идти или нет? Мёнгилю не хотелось толковать с Чхонёном в присутствии тётушки Хван и этого самого Пака. Он повернул было обратно, как вдруг увидел своего угрюмого однокашника. Согнувшись в три погибели, напряжённо глядя себе под ноги, Чхонён с битком набитым дровами чиге медленно спускался с горы. Мёнгиль сразу понял, что парень устал. Ещё бы: разве можно тащить в одном чиге столько дров!

— Чхонён!

Чхонён, вздрогнув, поднял голову и остановился как вкопанный. «Что ему надо?» — бросил он насторожённый взгляд на Мёнгиля. А Мёнгиль словно не замечал этого взгляда.

— Ты, я вижу, ходил за дровами? — дружелюбно улыбнулся он.

Чхонён кивнул и молча двинулся дальше, но Мёнгиль преградил ему путь:

— Погоди, Чхонён. Два слова… Да ты поставь чиге на землю, тяжело ведь…

Чхонён немного помедлил, словно раздумывая, уйти ему или остаться, потом, крякнув от натуги, снял с плеч чиге, опустил наземь и выжидательно уставился на Мёнгиля.

— Сядем!

Мёнгиль уселся на зелёную пушистую траву. Чхонён сел чуть поодаль, подставив свежему ветру разгорячённое лицо.

— Ты почему в школе не был? —не зная с чего начать, спросил Мёнгиль.

— Так…— пожал плечами Чхонён.— Дел много… Дрова пришлось рубить…

— Послушай! — волнуясь, заторопился Мёнгиль.— Ты бы сказал, мы бы тебе помогли — пришли бы все вместе после школы и помогли…

Чхонён ничего не ответил. Он сосредоточенно выдёргивал одну за другой тоненькие травинки и снова бросал их на землю с таким видом, будто занимался невесть каким важным делом.

— Ты в другой раз говори… Поможем…— вконец растерявшись, пробормотал Мёнгиль.

— Да отстаньте вы от меня! — вскочил вдруг Чхонён.— Какое вам всем до меня дело? И помощь ваша мне не нужна, ясно?..— Голос его дрогнул.— Брошу я школу — и всё…

— Да ты что?! — тоже вскочил Мёнгиль и схватил Чхонёна за руку.

— Отстань! Понял? — зло вырвал руку Чхонён.— У меня своя голова на плечах есть! Сам знаю, что делать.

Он, задыхаясь от ярости, торопливо надел перегруженное чиге и чуть не бегом побежал к своему дому.

Мёнгиль вспыхнул от незаслуженной обиды, хотел крикнуть ему вслед что-нибудь грубое, резкое, но сдержался и, вздохнув, медленно побрёл домой.

4

На высоком холме за деревней возвышается новая мельница — гордость кооператива. Как бы ни спешил человек, какие бы дела ни призывали его, он хоть на минуту, а заглянет сюда. Ещё бы: своя мельница — это не шутка! Прежде жители деревни Сингван ездили на мельницу за десять ли[5]! А теперь пожалуйста, к их услугам дядюшка Чан, отец Кёнпхаля, которого вся деревня зовёт «Весельчак Чан» за его весёлый характер.

Соседи Чаном гордятся — не в каждом селе есть свой механик. Механик… Прежде о такой профессии и не слыхали! Правда, он не то чтобы настоящий механик: раньше работал в кузнице, но в машинах разбирается здорово.

Чан давно уже ратовал за то, чтобы в Сингване была своя мельница, и мать Мёнгиля его в этом поддерживала.

— У нас должны быть свои машины и механизмы,— говорила она.— Должно быть хозяйство, оснащённое техникой. Без этого новую жизнь не построишь!

Вначале, правда, многие сомневались.

— Жили без всяких там механизмов и теперь проживём,— ворчали на собраниях старики.

Но вот после долгих споров и всяческих толков на холме построили мельницу, и самые завзятые скептики прикусили языки. Со скрипом вертелись тяжёлые жернова, очищала крупу крупорушка, весь белый от плавающей в воздухе мучной пыли, босой, весёлый, гордый своим исключительным положением, колдовал у машин дядюшка Чан. И старики, покачивая от восхищения головами, молча смотрели на то, как быстро работает «механизм».

Мёнгиль, Муниль и Кёнпхаль бегали на мельницу чуть ли не каждый день. Издалека ещё слышали они ровный немолчный гул мотора. «И как это дядюшка Чан управляется с такой махиной?—думал Мёнгиль, глядя на ловкие руки отца Кёнпхаля.— Где он всему научился?»

— Не знаю я, где он учился. Он и дома всегда что-то придумывает. То какую-то чудну́ю пепельницу соорудит, то звонок. А раз зажигалку сделал. Искры летели — думали, загоримся… Любит он технику,— словно подслушав, сказал Кёнпхаль.

Кёнпхаль и сам был в отца. Вся школа знала: если нужно сделать какое-то приспособление, обращайтесь к Кёнпхалю, уж он придумает! Не то чтобы Кёнпхаль здорово знал теорию— физику там или математику,— вовсе нет. Не очень-то нравилось ему заниматься расчётами, чертежами. Этим больше увлекался Муниль. Кёнпхаль же любил мастерить все своими руками.