Ожившая тень - [34]

Каждое утро приходила несчастная мать в больницу, но к сыну её по-прежнему не пускали. И вот однажды к ней вышел врач, пригласил её пройти в приёмную и там сказал ей, что Окчхоль умер. Всё поплыло, закружилось у Килле перед глазами, и она упала на дощатый пол… Придя в сознание, Килле закричала истошным голосом:

— Ох, умер… Умер! Умер мой мальчик!..

Врач поморщился:

— Послушайте, мы старались…

Но она его не слышала.

— Окчхоль!..— кричала она и билась головой об пол.

Потом она стала рваться к сыну, но и в этом ей было отказано.

— Трупы всех умерших в инфекционном отделении сжигают,— сказал врач.— Для вашего сына мы не делали исключения.

Килле кричала и плакала. Но что она могла сделать? Вечером она вернулась домой.

Мадан Све сидел на кане, и скупые слёзы капали у него из глаз. А у неё уже не было слёз. Окчхоль… Единственная отрада… Зачем только они послушали О Тонхака? Зачем положили сына в больницу? Кому они теперь нужны? Кто утешит их в старости? Им оставалось лишь сетовать на горькую свою судьбу.

Вечером пришла жена помещика.

— Не горюй,— сказала она Килле.— Ты ещё молода. Родишь другого…

Килле как безумная прижала к себе жалкие лохмотья своего малыша и впервые после возвращения из города зарыдала…

Прошло полгода. Жить в доме О Тонхака становилось всё тяжелее. Хозяин обходился с ними с какой-то особой жестокостью. Целыми днями орал он то на Килле, то на Мадан Све, без конца придирался, бранился.

Как-то Мадан Све пахал хозяйское поле, и вол поранил ногу об острый камень. Как назло, в это самое время подвыпивший помещик возвращался с прогулки. Он шёл, поигрывая тростью, и вдруг завернул на поле. Мадан Све сказал ему про вола.

— Мерзавец! — заорал О Тонхак.— Так-то ты обращаешься со скотиной? Раз не твоя, значит, можно?! Да этот вол десяти стоит!..

И, словно взбесившись от ярости, помещик принялся колотить батрака тростью. Вдруг Мадан Све схватил трость, рванул к себе.

— А человек для тебя ничто? — не помня себя от гнева, закричал он.

Впервые в жизни поднял он на хозяина голос. О Тонхак попятился: его испугал гнев Мадан Све, но он постарался скрыть страх.

— Ах, ты!.. Ты с кем разговариваешь? Ты что, забыл, как я вас облагодетельствовал? Ты на меня руку поднял?

— Любая букашка, какую каждый растоптать может, и та лучше батрака живёт! — Мадан Све глядел помещику прямо в глаза.— Лучше сдохнуть, чем так жить!

— Ах ты дрянь!..

О Тонхак наконец вырвал трость и ударил Мадан Све. И тогда произошло неслыханное: батрак с треском переломил хозяйскую трость о колено.

В тот же день он вместе с Килле покинул постылый дом и ушёл из деревни.

6

Целый год скитались по деревням Килле и Мадан Све. На второй вернулись в Понтон: у них уже снова был сын, и они хотели избавить его нищенской доли. Высоко в горах построил Мадан Све хижину, вспахал на склоне клочок земли, засеял её чумизой.

Сына назвали Мёнгилем. Он был очень похож на их первенца — такой же весёлый и большеглазый крепыш.

Мёнгиль рос как лесной зверёк — друзьями его были птицы и звери. Бывало, родители работают на поле, а он ковыляет тут же, между бороздами, старается поймать кузнечика или сидит играет в тени с куклой, вырезанной отцом из сосновой чурки.

Килле с Мадан Све умели работать, и, хотя земля здесь, в горах, была хуже, чем на равнине, осенью зашелестели на ветру стебли чумизы.

— Смотри, малыш,— говорил Мёнгилю отец.— Продадим зерно — купим тебе на зиму тёплую одёжку.

Мёнгиль хлопал от радости в ладоши, а Килле смотрела на отца с сыном и улыбалась…

Но вот однажды откуда-то снизу послышались голоса. Прежде никто не приходил сюда — разве забредёт какой-нибудь одинокий охотник. Сердце Килле сжалось от недоброго предчувствия.

К ним поднимались трое: один в чёрном мундире полицейского, двое в жёлтой японской форме. Незваные гости подходили всё ближе. И вдруг Мадан Све узнал одного из этих людей. Шествие замыкал не кто иной, как бывший его хозяин, помещик О Тонхак. Хозяин тоже увидал Мадан Све.

— Вы что же думали, я ничего не узна́ю? — задыхаясь от крутого подъёма, ещё издали заорал он.— Ишь, забрались повыше!

Мадан Све смолчал, но лицо его потемнело от гнева. Полицейский подошёл к нему совсем близко, взглянул на бывшего батрака и вдруг схватил его жилистой рукой за горло.

— Кто позволил землю пахать? — вытаращив глаза, завопил он.

Мадан Све оторвал от себя вцепившиеся клещами пальцы.

— Здесь горы,— сказал он.— Здесь никто никогда не сеял. Разве нужно разрешение?

— Это мои горы! — вскричал О Тонхак, сверкнув узенькими глазками.

— Ты знаешь, что полагается за самовольную раскорчёвку леса? — строго спросил стоящий поодаль тощий, как жердь, чиновник, одетый в японскую форму.

Полицейский меж тем шагал к полю. Вот он подошёл совсем близко, достал из кармана спички. Мадан Све не успел опомниться, как к небу взвились языки жёлтого пламени.

Не помня себя, Мадан Све бросился к полицейскому и тут же упал, оглушённый ударом: рукоять тяжёлого ножа рассекла ему лоб. А по полю, крича диким голосом, металась Килле. Сорвав с головы платок, она пыталась сбить пламя. Перепуганный Мёнгиль сидел на земле и горько плакал.

Потом О Тонхак и его прихлебатели ушли и увели с собой Мадан Све за «сопротивление властям». На другой день явился полицейский и арестовал Килле.