Ожившая тень - [31]

Чхонён, как всегда, сидел у окна и молчал. Он думал о том, что он трус. Почему он никак не решится всё рассказать своему другу? Хотел же он признаться тогда, ночью, в Пхеньяне… Он сделает это сейчас, обязательно! Пусть даже друзья не простят ему долгого молчания, хватит того, что они столько времени ему сочувствовали, его любили…

Вечером потушили огонь, улеглись на широком кане. Ребята сразу заснули, чуть посвистывая во сне носами. Чхонён смотрел широко раскрытыми глазами прямо перед собой. Было темно и тихо. С чего начать тяжёлый разговор? Как начать его? Наконец он негромко окликнул Мёнгиля. Тот что-то невнятно пробормотал.

— Мёнгиль! — повторил Чхонён.

— А? Чего? — чуть хриплым со сна голосом отозвался Мёнгиль.

— Слушай, если я… Если мы…— начал неуверенно Чхонён, но Мёнгиль перебил его.

— Давай спать,— проворчал он.— Ужасно устал. О-хо-хо…

Он повернулся на другой бок и тут же заснул. Чхонён помолчал в нерешительности, потом снова окликнул друга, но тот не ответил.

2

В Сингван вернулась весна. Деревья, на которых еще недавно торчали лишь голые ветки, стали одеваться в зелёные одежды. Склоны гор тонули в весеннем мареве, в полях заливались жаворонки.

В деревне началась пахота. Ребята не отставали от взрослых. У них была своя «Малая пятилетка», и они успешно её выполняли. И ещё они проводили сборы на тему: «Тяжёлый путь наших отцов и матерей». На сборы приходили родители, седобородые старики и одетые во всё белое старухи. Они рассказывали о жизни в старой деревне, о том, как угнетали народ помещики и капиталисты, как издевались в старые времена над крестьянами.

Пригласили на один из таких сборов и мать Мёнгиля. Она, как всегда, была занята, но для ребят время нашла. Накануне пионеры допоздна писали лозунги, вешали на стены картины. На сбор пришли ребята из других отрядов, а чтобы все узнали о сборе, решено было выпустить стенгазету.

Мать Мёнгиля стала за стол учителя. Её встретили громкими аплодисментами. Она улыбнулась. В новой нарядной юбке и ослепительно белой кофточке она казалась удивительно молодой. Конечно, лицо её было в морщинах — слишком трудную жизнь она прожила,— но большие её глаза остались ясными и глубокими. Она стояла и смотрела на молодые весёлые лица и не глазами — сердцем нашла среди этих лиц два особенно дорогих: Мёнгиля и Чхонёна…

— Ребята…— негромко начала она.

По классу прошелестел шумок, будто лёгкие круги пробежали по воде, потом вода успокоилась, стало тихо.

— Ребята, не забывайте полных крови и пота дней, прожитых вашими отцами и матерями… Они сделали всё, чтобы вы были счастливы…

Класс приготовился слушать.

Вот что рассказала им мать Мёнгиля.

3

Её родители были батраками в деревне Понтон. С утра до глубокой ночи работали они на полях помещика О Тонха́ка, оставляя на её попечение трёх сестёр и брата — она была старшей в большой семье. Мать и отец трудились не покладая рук, и всё равно семья не могла выбраться из долгов: очень уж высокими были проценты.

Ей исполнилось восемь лет, когда её забрали в услужение к О Тонхаку. Произошло это на удивление просто.

Однажды зимним морозным утром, когда с серого неба без устали валил снег, к ним в домишко пришёл управляющий. Он схватил девочку за озябшую руку и молча потащил к двери. Сестрёнки заплакали, ухватившись за её старую юбку. Управляющий грубо оттолкнул их и выволок девочку из дому.

— Тебя будут звать Килле,— сказали ей в доме помещика.

Это имя носила до неё маленькая батрачка, умершая несколько дней назад от брюшного тифа.

Так началась её батрацкая жизнь. Килле вставала с рассветом и работала до глубокой ночи. Спала, свернувшись калачиком, в клетушке, рядом с коровником; одеяла у неё не было.

Как тосковала она по своим родителям, по малышу-брату и сёстрам! Но она могла только горько плакать…

О Тонхак верой и правдой служил японцам. В доме его вечно пьянствовали японские полицейские, сборщики налогов, уездные начальники. Все они драли с крестьян три шкуры. Килле ненавидела их, но должна была им прислуживать. Она мыла гостям ноги, грела у себя за пазухой туфли О Тонхака, чтоб помещик не замёрз, когда решит отправиться в свою очередь в гости.

Как-то осенью, когда с гор дул промозглый, холодный ветер, помещик собрался ехать в волость. Зычным голосом позвал он Килле. Она не откликнулась. Она сидела, съёжившись, на кухне у очага, и всё её тело била крупная дрожь. Вчера Килле простудилась, у неё начался сильный жар, ио она не смела уйти в свою клетушку и сидела, уткнув лицо в колени и стараясь унять дрожь.

И вдруг Килле услышала грозный голос хозяина. Он звал её уже в третий раз. Она вбежала в гостиную. Налитый злобой помещик отоял посреди комнаты. Красные, пьяные глаза уставились на перепуганную девчушку. Он выхватил у Килле свои туфли и бросился на неё с кулаками.

Килле рванулась к дверям. Выбегая, она споткнулась о высокий порог, упала и потеряла сознание… Она лежала на мокрой земле, лил проливной дождь. Она бы, наверное, умерла, если бы не проходивший мимо с вязанкой дров Мада́н Све.

Пятнадцатилетний Мадан Све тоже батрачил на О Тонхака. Он увидел лежащую без чувств Килле, взял её на руки и принёс в батрацкую. Там он вымыл горячей водой её озябшие ноги, уложил девочку в постель, старуха кухарка приготовила рисовый отвар. Каждый старался как мог, и батраки вы́ходили Килле.