Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий - [16]
И вот, Наталия входит в студию, и подленькие инсинуации стихают. Наталия Деспот-Заклан, так будет написано внизу экрана, где-то поперек ее привлекательных грудей, она подписывается двойной фамилией, как всякая сознательная очкастая журналистка, как истинное, бестелесное воплощение прав женщин. А не иллюзорны ли поиски идеальной женщины, демонстративно шепчу ей на ушко и вдыхаю ее невротический парфюм. Она быстро улыбается и выкрикивает команду звукооператору. Но только я знаю, что она мягкая, что я нисхожу своими губами до ее, умоляющих. Эта картина меня успокаивает. С презрением отворачиваюсь.
Три, два, один. Загорается красный свет, комедия начинается. Заставка программы собрана с миру по нитке, но теперь все друг у друга списывают, никто не берет цитаты в кавычки. И пока масса утихомиривается, девица на высоких каблуках и в купальнике, похожем на нежные синяки, обходит все четыре угла с высоко поднятой над головой табличкой, на которой написано: 1 раунд. Из темноты, из собственных силуэтов на струе апокалиптической музыки выплывают лики Наталии и гостей студии: бывший мужчина, прорицательница, сексолог. С приоткрытым ртом, агрессивно-седативная Наталия объявляет гендерные состязания: женский футбол и борьбу в грязи, мягкое письмо и жесткий диск, смешанные конвикты, уравнивание по звучанию, гермафродитизм слова боль, и все, что имеет к этому отношение. Увидите, если вырастете. В полумраке студии, спрятавшись за камеры, начинаю неспешно мечтать, порнографически бесполый.
Доктор этот жестами обрисовывает мужичину, безбородого и безусого неандертальца, защитника, хозяина и воина. Кассандра ему с презрением возражает, что, мол, его теория в этой доколумбовой Колумбии звучит чудовищной тавтологией, вдохновляет и предоставляет алиби даже хулиганам с плаксивой физиономией Тома Хэнкса. Транссексуал заявляет, что он произошел из мужского ребра. Вдруг все начинают говорить хором, так что я едва различаю д-ра Пустопорожнича, выкрикивающего советы мужчине на стеклянных ногах с полотенцем вокруг шеи в углу ринга-кровати.
И я уже почти задремал, и уже вижу их вдалеке, как замедленную съемку, как вдруг меня будит грязное сопрано Наталии. Широко открываю глаза, вижу операторов, растерянных, словно подсолнухи Мидаса, запахло бы скандалом, если бы они еще случались. Слышу Наталию, которая разъяренно повторяет, что детям, научившимся писать и считать на пальцах, не надо больше ходить в школу. Напрасно доктор вертит головой, горьки его университеты.
Браво, душа моя, шепчу я и думаю, не подлили ли ей в кофе керосина, и она из этой, кажущейся штампом, ведущей обратилась в личность, ах, как сейчас подскочил бы рейтинг, как бы зазвонили телефоны, и, если хотя бы у четверти города было электричество, было бы живенько.
Школа, кстати, ничуть не надежнее метеорологии, все сводит к одному, к пустым, напрасным надеждам. Возьмем, к примеру, тебя, сынок. Думаешь, через двадцать лет ты останешься таким же, разве что с наклеенными усами, плешью и в шикарных ортопедических ботинках? Или преобразишься в нечто возвышенное, неприкасаемое, станешь каплей дождя или облаком? Но если мы по сути своей не меняемся, то к чему усилия? А если действительно меняемся, то знаем ли мы, куда нам идти, или все это гадание, случай, слепая стихия?
Брависсимо, дарлинг, растроганно шепчу. Меня школа уничтожала, переделывала, не заботилась о моем воспитании, нещадно карала. В тюрьме у меня есть, по крайней мере, курсы, драмкружок, библиотека, трехразовое заплесневелое питание, день, чтобы остаться в живых. Там я был обманутым, поглупевшим, обольщенным. Я, по крайней мере, разбираюсь в книгах, а там книги в клетках. Родители не знают, что делать с детьми, вот и отдают их в школу. В деревне иначе, ближе. Скажем, у Добрицы Эрича четыре класса, и что с ним не так? Роберт Грейвс своих потомков вообще не отдавал в школу. Романы воспитания устарели. Знаете, как расходятся «ужастики», каким спросом пользуется подправленная история? Вот это книги для детей.
И пока я с трудом сдерживался, чтобы все это не выкрикнуть из своего уголка, не вмешаться в их дискуссию в качестве интеллектуального вредителя, Наталия внезапно вскочила и жестом подозвала меня. И, прежде чем я собрался и поднялся, прокашливаясь, с моих колен вскочила свернувшаяся было клубочком Алиса, и понеслась к матери.
Скажи, чему тебя научили в школе, расскажи дяденьке, Наталия крепко обнимала ребенка. Дитя принялось визжать.
Вы слышали, заключила победоносно Наталия. По ее лицу потекли буквы.
В детстве, припомнилось мне в темноте, я не представлял собой ничего особенного, даже в мальчишеских играх — неуклюжий в футболе, медлительный в борьбе, в нокауте от собственной тени, с маленькой писькой, спрятавшейся в складках, словом, недотепа, с миллионом несчастий бедолаги из мультфильма. Разве что только хорошо кушал. Другие дети размазывали еду по тарелке, вопили, выплевывали рыбий жир, я же, напротив, ел, наслаждаясь похвалами старших. Так вот как оно вышло. Я не расширял круг своих навыков. Кроме еды. Не воротил нос от стручковой фасоли, с удовольствием, заправски, лопал кольраби. В этом мне не было равных. Да только это больше никого не воодушевляло. Смешно хвалить взрослого человека, который корочкой хлеба подчищает тарелку. Не так ли?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В городе появляется новое лицо: загадочный белый человек. Пейл Арсин — альбинос. Люди относятся к нему настороженно. Его появление совпадает с убийством девочки. В Приюте уже много лет не происходило ничего подобного, и Пейлу нужно убедить целый город, что цвет волос и кожи не делает человека преступником. Роман «Белый человек» — история о толерантности, отношении к меньшинствам и социальной справедливости. Категорически не рекомендуется впечатлительным читателям и любителям счастливых финалов.
Кто продал искромсанный холст за три миллиона фунтов? Кто использовал мертвых зайцев и живых койотов в качестве материала для своих перформансов? Кто нарушил покой жителей уральского города, устроив у них под окнами новую культурную столицу России? Не знаете? Послушайте, да вы вообще ничего не знаете о современном искусстве! Эта книга даст вам возможность ликвидировать столь досадный пробел. Титанические аферы, шизофренические проекты, картины ада, а также блестящая лекция о том, куда же за сто лет приплыл пароход современности, – в сатирической дьяволиаде, написанной очень серьезным профессором-филологом. А началось все с того, что ясным мартовским утром 2009 года в тихий город Прыжовск прибыл голубоглазый галерист Кондрат Евсеевич Синькин, а за ним потянулись и лучшие силы актуального искусства.
Семейная драма, написанная жестко, откровенно, безвыходно, заставляющая вспомнить кинематограф Бергмана. Мужчина слишком молод и занимается карьерой, а женщина отчаянно хочет детей и уже томится этим желанием, уже разрушает их союз. Наконец любимый решается: боится потерять ее. И когда всё (но совсем непросто) получается, рождаются близнецы – раньше срока. Жизнь семьи, полная напряженного ожидания и измученных надежд, продолжается в больнице. Пока не случается страшное… Это пронзительная и откровенная книга о счастье – и бесконечности боли, и неотменимости вины.
Книга, которую вы держите в руках – о Любви, о величии человеческого духа, о самоотверженности в минуту опасности и о многом другом, что реально существует в нашей жизни. Читателей ждёт встреча с удивительным миром цирка, его жизнью, людьми, бытом. Писатель использовал рисунки с натуры. Здесь нет выдумки, а если и есть, то совсем немного. «Последняя лошадь» является своеобразным продолжением ранее написанной повести «Сердце в опилках». Действие происходит в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Основными героями повествования снова будут Пашка Жарких, Валентина, Захарыч и другие.
В литературной культуре, недостаточно знающей собственное прошлое, переполненной банальными и затертыми представлениями, чрезмерно увлеченной неосмысленным настоящим, отважная оригинальность Давенпорта, его эрудиция и историческое воображение неизменно поражают и вдохновляют. Washington Post Рассказы Давенпорта, полные интеллектуальных и эротичных, скрытых и явных поворотов, блистают, точно солнце в ветреный безоблачный день. New York Times Он проклинает прогресс и защищает пользу вечного возвращения со страстью, напоминающей Борхеса… Экзотично, эротично, потрясающе! Los Angeles Times Деликатесы Давенпорта — изысканные, элегантные, нежные — редчайшего типа: это произведения, не имеющие никаких аналогов. Village Voice.
В романе передаётся «магия» родного писателю Прекмурья с его прекрасной и могучей природой, древними преданиями и силами, не доступными пониманию современного человека, мучающегося от собственной неудовлетворенности и отсутствия прочных ориентиров.
События книги происходят в маленьком городке Паланк в южной Словакии, который приходит в себя после ужасов Второй мировой войны. В Паланке начинает бурлить жизнь, исполненная силы, вкусов, красок и страсти. В такую атмосферу попадает мясник из северной Словакии Штефан Речан, который приезжает в город с женой и дочерью в надежде начать новую жизнь. Сначала Паланк кажется ему землей обетованной, однако вскоре этот честный и скромный человек с прочными моральными принципами осознает, что это место не для него…
«…послушные согласны и с правдой, но в равной степени и с ложью, ибо первая не дороже им, чем вторая; они равнодушны, потому что им в послушании все едино — и добро, и зло, они не могут выбрать путь, по которому им хочется идти, они идут по дороге, которая им указана!» Потаенный пафос романа В. Андоновского — в отстаивании «непослушания», в котором — тайна творчества и движения вперед. Божественная и бунтарски-еретическая одновременно.
Это книга — о любви. Не столько профессиональной любви к букве (букве закона, языковому знаку) или факту (бытописания, культуры, истории), как это может показаться при беглом чтении; но Любви, выраженной в Слове — том самом Слове, что было в начале…