Озеро Радости - [21]

Шрифт
Интервал

По всей видимости, Ясе не вполне удается сдержать эмоции при виде пятна сырости под потолком, перекошенной в положении «ни закрыть, ни открыть» оконной рамы, бетонного пола, покрытого вспучившимся линолеумом, занавесок, в которых собрана вся скорбь породившего их Советского Союза. Валентина закидывает голову и хохочет:

— Видела бы ты, Яська, сейчас свое лицо! Это полный улет! Как будто тебя в гроб живой кладут! Не вешай нос, девчуля! Обживешься! На телевизор можно кредит взять, за годик отдашь! А пока — приходи ко мне, мой смотреть будем! — она пытается взять Ясю за рукав и затащить к своим тиграм.

— Я как-то устала, Валентина. Спать пойду, — отбрыкивается Яся.

— Ну давай я хоть журнал тебе дам почитать перед сном! — не отстает Валька.

Яся представляет, какой журнал может читать повар, работающий на автобазе города Малмыги, административного центра Малмыжского района, и пытается отказаться. Но Валька непреклонна в желании просветить соседку — она уже пошла за журналом, она уже вынесла его, свернутый в тугую глянцевую трубку, она уже пихает трубку Ясе в руки. И та принимает, разворачивает.

На обложке, крупно, Ясин отец. Сбоку подпись: «И СНОВА СЕРГЕЙ. Опубликован рейтинг самых богатых и влиятельных». Отец на портрете взят крупно, хорошо видны поры кожи, можно пересчитать все седые щетинки в бороде. Различимы даже лучики в радужной оболочке глаз. Яся понимает, что никогда не видела это лицо так близко и отчетливо. Она отступает в комнату, автоматом прощается с Валькой. Прибито держит журнал в руках некоторое время, потом открывает шкаф и кладет его внутрь обложкой вниз, поверх разгружая блузки, майки и свитера из своей сумки. Папа похоронен надежно. Затем она ложится на колючее одеяло с верблюдами и закрывает глаза, но ей требуется две недели, чтобы научиться засыпать тут и спать, не обращая внимания на хлопанье блочных дверей, крики желторогих дятлов и прочие звуки джунглей, доносящиеся из коридора.

х х х

Самое психологически тяжелое в жизни в общаге — приготовление пельменей на общей кухне и поедание их за общим столом. Сметана, извлекаемая из коммунального холодильника, успевает пропахнуть — иногда от нее несет чесноком, натянутым от сала, шмат которого устроен чьей-то рукой поверх ее открытой банки; бывает, она приобретает аромат дымка — это значит, рядом лежала буженина; но чаще всего она имеет легкий запах столовского салата оливье, пластиковое ведерко с которым Валька по-соседски прилепляет бочком к ее банке. Водилы автопарка явно недоедают этого оливье, явно.

х х х

Субботний вечер, Валькин крик через дверь: «Я-ни-на! Я покурить вышла, а там к тебе такие гости! Спустись, челюсть только рукой держи, а то отвалится и по ступенькам в Аддис-Абебу ускачет, будешь ходить красивая, как Фредди Крюгер!» И неизменный раскатистый хохот. Всем бы такую уверенность в собственном чувстве юмора, как этой любительнице салата оливье.

Яся недоумевает: какие гости? Кто может знать ее в этом городе? И сердце, пустившееся в пляс при мысли о том, что это отец, или дворецкий отца, или арамеец с верительной грамотой от отца: «Доча, папу отпустило, жду домой». Она сбегает вниз и приходит в оторопь.

В белой выглаженной рубашке с коротким рукавом, в брюках асфальтного черного цвета и мокасинах оттенка дорожной разметки, там стоит Виктор Павлович Чечуха, председатель районного исполкома, царь Малмыг. Его Величество гордо облокотился на служебную «Волгу» цвета своих мокасин и вид имеет подчеркнуто непринужденный. Человеку нужно приложить много усилий, чтобы принять настолько непринужденный вид.

— А, вот вы где, Янина Сергеевна! — энергично произносит он, как будто Янина Сергеевна в это время могла быть в термах, в колизее, в храме Диониса, и все эти места он обежал, прежде чем непринужденно прислониться локтем к крыше своей «Волги» у подъезда общежития.

— Что я натворила? — удивляется Яся. — Не каталогизировала номер «Советской Белоруссии» и вам пришел выговор? Или хотите меня порадовать тем, что вам разрешили отпустить меня в Минск?

— Напротив! — радостно переминается он.

— Ну а если «напротив», то я, пожалуй, вернусь к себе в башню, — пожимает плечами Яся.

Виктор Павлович смущен, он машет рукой и не знает, как продолжить разговор. Он трогательно неумел в обращении со всеми, кроме подчиненных.

— Ну что вы сразу, так сказать, в атаку! — просит он пощады. — Я же к вам с самыми, так сказать, служебными намерениями. Хотел прокатить по вверенной территории с целью формирования благоприятного отношения к Малмыжскому району и его героическому прошлому.

— Поедем смотреть мумии ветеранов? — криво усмехается Яся.

Ей непонятна цель визита этого человека, она не может отделаться от подозрения, что он докопался до ее родословной и сейчас будет просить оказать через папу содействие в обновлении парка картофелеуборочной техники.

— Яся, — наконец говорит он предельно человеческой интонацией — она уже слышала ее, когда он объяснял, почему не может отпустить ее в Минск. — Яся, садитесь, я покажу вам кое-что.

— Ладно, — говорит она прежде всего себе и устраивается в салоне.


Еще от автора Виктор Валерьевич Мартинович
Ночь

Виктор Мартинович – прозаик, искусствовед (диссертация по витебскому авангарду и творчеству Марка Шагала); преподает в Европейском гуманитарном университете в Вильнюсе. Автор романов на русском и белорусском языках («Паранойя», «Сфагнум», «Мова», «Сцюдзёны вырай» и «Озеро радости»). Новый роман «Ночь» был написан на белорусском и впервые издается на русском языке.«Ночь» – это и антиутопия, и роман-травелог, и роман-игра. Мир погрузился в бесконечную холодную ночь. В свободном городе Грушевка вода по расписанию, единственная газета «Газета» переписывается под копирку и не работает компас.


墨瓦  Мова

Минск, 4741 год по китайскому календарю. Время Смуты закончилось и наступила эра возвышения Союзного государства Китая и России, беззаботного наслаждения, шопинг-религии и cold sex’y. Однако существует Нечто, чего в этом обществе сплошного благополучия не хватает как воды и воздуха. Сентиментальный контрабандист Сережа под страхом смертной казни ввозит ценный клад из-за рубежа и оказывается под пристальным контролем минского подполья, возглавляемого китайской мафией под руководством таинственной Тетки.


Паранойя

Эта книга — заявка на новый жанр. Жанр, который сам автор, доктор истории искусств, доцент Европейского гуманитарного университета, редактор популярного беларуского еженедельника, определяет как «reality-антиутопия». «Специфика нашего века заключается в том, что антиутопии можно писать на совершенно реальном материале. Не нужно больше выдумывать „1984“, просто посмотрите по сторонам», — призывает роман. Текст — про чувство, которое возникает, когда среди ночи звонит телефон, и вы снимаете трубку, просыпаясь прямо в гулкое молчание на том конце провода.


Сфагнум

«Карты, деньги, два ствола» в беларуской провинции или «Люди на болоте» XXI столетия? Эта гангста-сказка с поганщчиной и хеппи-эндом — самая смешная и трогательная книга писателя.


Родина. Марк Шагал в Витебске

Книга представляет собой первую попытку реконструкции и осмысления отношений Марка Шагала с родным Витебском. Как воспринимались эксперименты художника по украшению города к первой годовщине Октябрьской революции? Почему на самом деле он уехал оттуда? Как получилось, что картины мастера оказались замалеванными его же учениками? Куда делось наследие Шагала из музея, который он создал? Но главный вопрос, которым задается автор: как опыт, полученный в Витебске, повлиял на формирование нового языка художника? Исследование впервые объединяет в единый нарратив пережитое Шагалом в Витебске в 1918–1920 годах и позднесоветскую политику памяти, пытавшуюся предать забвению его имя.


Рекомендуем почитать
Тайный голос

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Ответ на письмо Хельги

Бьяртни Гистласон, смотритель общины и хозяин одной из лучших исландских ферм, долгое время хранил письмо от своей возлюбленной Хельги, с которой его связывала запретная и страстная любовь. Он не откликнулся на ее зов и не смог последовать за ней в город и новую жизнь, и годы спустя решается наконец объяснить, почему, и пишет ответ на письмо Хельги. Исповедь Бьяртни полна любви к родному краю, животным на ферме, полной жизни и цветения Хельге, а также тоски по ее физическому присутствию и той возможной жизни, от которой он был вынужден отказаться. Тесно связанный с историческими преданиями и героическими сказаниями Исландии, роман Бергсвейна Биргиссона воспевает традиции, любовь к земле, предкам и женщине.


Спецпохороны в полночь: Записки "печальных дел мастера"

Читатель, вы держите в руках неожиданную, даже, можно сказать, уникальную книгу — "Спецпохороны в полночь". О чем она? Как все другие — о жизни? Не совсем и даже совсем не о том. "Печальных дел мастер" Лев Качер, хоронивший по долгу службы и московских писателей, и артистов, и простых смертных, рассказывает в ней о случаях из своей практики… О том, как же уходят в мир иной и великие мира сего, и все прочие "маленькие", как происходило их "венчание" с похоронным сервисом в годы застоя. А теперь? Многое и впрямь горестно, однако и трагикомично хватает… Так что не книга — а слезы, и смех.


Автомат, стрелявший в лица

Можно ли выжить в каменных джунглях без автомата в руках? Марк решает, что нельзя. Ему нужно оружие против этого тоскливого серого города…


Сладкая жизнь Никиты Хряща

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Контур человека: мир под столом

История детства девочки Маши, родившейся в России на стыке 80—90-х годов ХХ века, – это собирательный образ тех, чей «нежный возраст» пришелся на «лихие 90-е». Маленькая Маша – это «чистый лист» сознания. И на нем весьма непростая жизнь взрослых пишет свои «письмена», формируя Машины представления о Жизни, Времени, Стране, Истории, Любви, Боге.


Свет в окне

Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.


Против часовой стрелки

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.


Жили-были старик со старухой

Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.


Любовь и голуби

Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)