Озерки - [7]

- Ладно, ладно, - сказал администратор. - Ах, ах, нервы! Нервы, нервы!.. - и насмешливо-нервически передернул плечами.

Больше она сидеть, глядя в зеркало, уже не могла. Стискивая пальцами виски, вскочила, пригнув голову, прижалась плечом к перегородке и, тихонько раскачиваясь, неслышно застонала про себя со сжатыми зубами. Скорее бы только все кончилось, прошел бы этот вечер, кончилось это унижение. Теперь ей уже было все равно. Она презирала самое себя.

Пора кончать все это, скорей разгримироваться, переодеться в свое серое платье и уйти. Уйти и молчать, не проговориться никому, чтобы не высмеяли еще раз твоих наивных порывов, непомерных несбывшихся надежд. Ничего не сбудется в твоей жизни. Эх, ты! Как сотни других, высмеянных в рассказиках и фельетонах - любительниц, дилетанток, - ты обманулась мишурным "успехом". Что тебе вскружило голову? Ты декламировала на концертах твои любимые, звонкие, такие неопределенно зовущие стихи:

...Бегут и блещут и гласят...

Они гласят во все концы:

"Весна идет, весна идет!

Мы молодой весны гонцы,

Она нас выслала вперед!"

и тебе казалось, что ты сама передовой гонец какой-то грядущей весны, которая преобразит всю безобразную, несправедливую жизнь и добрых и униженных сделает счастливыми и сильными...

Не приснились же тебе молодые лица со слезами на глазах, теснившиеся у рампы, когда они после твоих стихов, надрываясь от крика, отбивали себе ладони, махали платками? Ведь это бывало?.. В эти минуты тебе казалось, что рядом с тобой на сцене они видят какой-то тобою поднятый флаг, и, сама неясно понимая, что на нем написано, ты знала, что это что-то прекрасное, необходимое этим людям... Где же все они теперь? Их нет, все было только минутным самообманом, все ушло...

Все силы, весь твой огонь сгорит впустую, как лампа в маяке, закрытом глухими ставнями. Да и на что ты надеялась? В какие жалкие, бледные рольки летнего репертуара ты пыталась вплетать свои мечты и чувства!..

Она опоминается и торопливо бросается стирать следы слез с грима, начинает стирать и самый грим. Не хватало еще показаться всем с заплаканной физиономией.

Едва стукнув на ходу, в дверь врывается администратор и всплескивает руками:

- Ах, бог мой! Не готовы?

Отворачивая от него лицо в наполовину смазанном гриме, готовая ответить грубостью, она слушает молча.

- Время! Время! Пора! Начинаем!

Вера полуоборачивается, подозрительно прислушиваясь, недоуменно молчит.

Администратор все это видит, и понимает, и мягко, любовно-укоризненно качает головой, плечи у него трясутся от снисходительного, слабого смешка:

- Да неужели же вы ничего не слышите? Душенька? - Он поднимает кверху палец и замирает с полуоткрытым ртом. И она действительно начинает слышать какое-то жужжание, гул и шарканье. - Да, да, да!.. Можно сказать: все погибло, кроме чести, и вдруг поезд из Петербурга. И всей толпой! Все пассажиры к нам! В дождь и слякоть прямо в парк! Берем сбор! А я что говорил?.. А?.. Кто бы мог подумать? - Всхлипнув от смеха, он бросается вон, помахав ей рукой, как добрый, преданный друг. Он уже и есть ее преданный друг. С этой самой минуты.

Оставшись одна, она начинает снова гримироваться, неторопливо и вяло. Провала не будет. Мама отдаст долги. Нашлись какие-то люди, не дачники, которые ради нее приехали в мокрый лес. Хорошо, что никто не слышал ее хныканья.

Она чувствует, как в ней что-то оттаивает, оживает по море того, как все кругом заполняется гулом голосов, беготней рабочих, шумом и нарастающим волнением ожидания... Звенит, отдаваясь под деревьями парка, первый звонок.

- Боже мой, это все-таки жизнь! - прислушиваясь, говорит она себе.

Тончайшим, почти жалобным от крайнего изумления голосом кто-то протянул за перегородкой:

- Ко-остик! Скорей сюда. Глянь! Ты что-нибудь там видишь? - Это голос того, кто все пудрился. И очень робко: - Костик, это только мне так... м-м?

После минутного раздумья другой голос отвечает:

- Н-нет, пожалуй, и мне. Что-то там есть.

- Костик, а зачем они бегают? - жалобно, недоуменно допрашивает первый.

И тут третий, жирный актерский голос громко крякает:

- Братцы! Ну, всякого я повидал: и взятие Казани, и Астрахани плен! Но чтоб такое?.. Эгей, холопы! К ручке!

За перегородкой падает опрокинутый в спешке стул, и через минуту актеры, с топотом промчавшись по коридору, барабанят в дверь и вваливаются все разом, толкаясь и тесня друг друга, с сияющими лицами кидаются целовать ей руки с сильно преувеличенным, шутовским, но, как ни странно, искренним восторгом.

Не обращая никакого внимания на ее сердитые протесты, почти подняв на руки, увлекают ее в коридор и дальше в комнату, к открытому в парк окну.

- Вы что, взбесились? Дураки! Изомнете! Оставьте меня в покое! - чуть не плача, отталкивает Вера напудренного Виталика, который в пятый раз ловит ее руку и тянется чмокнуть.

- Смотрите и запоминайте! - торжественно рокочет своим глубоким рычащим голосом актер, похожий в профиль на Нерона, широким жестом, плавно взмахивая рукой и отступая в сторону, точно гид, открывающий панораму Неаполя с Везувием. - Достойно запечатления! В анналах! И на всевозможных скрижалях! Смотрите все!