Озаренные - [27]

— Будем, Марьяне, давать и цикл, и полтора. Есть еще сила в казацких жилах!

16

Для обитателей: уютного домика на улице Коммунаров наступили тягостные дни.

Никогда еще не возвращался Микола Петрович таким раздосадованным с работы, никогда Ганна Федоровна не видела мужа таким хмурым. Он и ел как-то нехотя: попробует первого, прикоснется ко второму — и идет в сад к своим зеленым друзьям.

Ганна Федоровна, наблюдая за мужем, видела, что и в саду он работает без настроения — подрежет ветки на одном дереве, сядет на лавочку и долго сидит в раздумье.

До глубокой темени Микола Петрович не уходил из сада.

Ганна Федоровна знала, что лучше не беспокоить мужа расспросами, но как-то не вытерпела, пришла к нему в сад.

Микола Петрович подрезал смородину.

— Ну, шо ты сумуешь, Коля? — ласково, как сына, спросила она певучим своим голосом. — На работе, наверное, что-нибудь не так?

— Не так! — угрюмо ответил Микола Петрович. — Сидай, молодыця. — Она осторожно села рядом с ним на скамье под молодым, острым, как пика, осокорем с голубой корой.

Еле уловимый запах абрикосовых почек, душистость вишневой коры, винные испарения прелой земли — все смешивалось в густой, бодрящий аромат весны.

— Ну, шо же у вас там, Коля? — душевно расспрашивала Ганна Федоровна.

В темноте ее лицо с крутыми дугами бровей казалось смуглым.

— Придумали на одну смену перейти, а не выходит. И из-за трутней. Савку Быковца знаешь? Машиниста электровоза... Ох, дорвусь я до него! Сегодня два часа простояли из-за недотепы. Порожняк есть, уголь есть, пути свободные — вези! А он ходит по штреку, как индюк, важничает, все по телефону звонит, шоб ему аккумуляторов прислали. Я ему говорю: ты, чертов посыпака, не тогда корми собак, когда на охоту... «А что я сделаю, если аккумуляторы сели»... — Де ж ты раньше был — от барбос!.. Ну, и недодали десять вагончиков. Уголь есть, лежит в лаве, не успевают вывозить. А потом находят тысячи всевозможных причин — то подъемник не принимал, то пути заняты.

Микола Петрович рассказывал жене обо всем, что мешает нормальной вывозке угля в одной смене.

Ганна Федоровна слушала его внимательно, будто ей самой предстояло завтра вместе с бригадой спуститься в шахту.

— А ты, Коля, в партком и до товарища Звенигоры сходил бы, — посоветовала она.

Шаруда горько усмехнулся.

— А шо, Галя, Звенигора, шо партком? Это ж от нас все зависит. И начальник, и партком про все знают. Их подталкивать не нужно, а вот таких, как Быковец, чем подтолкнешь?

Уже ломтик месяца скатился за Саур-Могилу и над балками поплыли лохматые ленты тумана, а они продолжали беседовать.

— Ну, треба спать, Галю. Сил набраться.

Часто вставал, курил, долго вспыхивал огонек его папиросы в полумраке комнаты.

«Изведется... Ну, чем ему помочь, чем», — сокрушалась Ганна Федоровна.

После долгих раздумий она решила все же посоветоваться со Звенигорой, в то время, когда Микола Петрович был в шахте.

...Вечером, как бы ненароком, начальник участка Бутов и Звенигора зашли к Шаруде.

— А Коля где, Ганнушка? — мягким басом спросил Бутов. — С деревьями возится — садовник он у тебя. И для людей, и для растений садовник.

— Вы проходите в комнату, а я сейчас позову его, — засуетилась Ганна Федоровна.

— Ну кто же в такой вечер станет в комнате сидеть? Мы к нему пойдем, — отказался Звенигора.

Микола Петрович, угадывая, что не случайно явились сразу вдвоем Звенигора и Бутов, стал заканчивать работу, собирать инструмент.

— А ты делай, делай свое, Петрович, не торопись, — посоветовал Звенигора. — Я по твоему участку поброжу. Посмотрим, что за чудеса ты тут выращиваешь. Давно собирался твой сад посмотреть.

Звенигора и Бутов пошли между деревьями. Сад был действительно чудесным, и не один садовод позавидовал бы Шаруде. Здесь, на степной земле, где росли раньше только чернобылы, полыни, чертополохи, сошлись зеленые питомцы севера и юга, востока и запада.

Нежными веточками приветливо кивали кусты жасмина, заигрывая с китайскими яблонями; рядом с рябиной пышно разрослась лавровишня; абрикосы соседствовали с грушами и курской антоновкой, над ними высился острый шпиль лиственницы.

Глаза Бутова заискрились блеском удивления и зависти, когда он увидел молодой, густой, как казачья папаха, куст.

— Микола Петрович! Да это, никак, мушмала? Когда же ты ее раздобыл? Где?

— Из Нальчика выписал... А ну, идем, Ларя, я тебе еще не то покажу, — довольно улыбнулся Шаруда. Он взял за локоть Бутова и проводил его в самый дальний угол сада. Там за зарослями малины, обнесенная серебристой металлической сеткой, выбросила три опахала пальма.

— Канарская! — восхищенно шепнул Шаруда. — Я в прошлом году под Батуми достал. Всю зиму в комнате выращивал, а сегодня высадил. Боюсь, замерзнет. Красуня! — Он сильной шершавой рукой осторожно коснулся веерообразного опахала ее.

— Эх, Ларион! — мечтательно проговорил Шаруда. — Если бы людям не нужно было угля, я б садовником стал. Ей-богу, садовником! — он посмотрел на Звенигору. Глаза его осветил яркий огонь волнения. — И деревья я сажал бы всюду. На полях, на межах, на дорогах, на берегах. Шоб цвели все лето! Отцвела черемуха — цвети акация. Отцвела акация — цвети липа. Пусть люди идут по дорогам, а над ними — кроны вишен, яблонь, груш. Захотелось человеку пить — сорвал он яблоко или какой другой фрукт...