Ой упало солнце - [53]

А в шуме том, в его просвете,—

березки фартушек.

И вдруг —

пичуга…

И все колышется, шумит и говорит.

1921

ТРИ СЫНА

Приехали к матери да три ее сына,

все трое пригожи, да ни в чем не схожи.

            Как первый — за бедных,

            второй — за богатых,

а третий, налитый силушкой, сидит —

            просто бандит.

— Ой, мама! — молвил первый, кареглазый, —

мир не узнаешь сразу!

Народ на бой с нуждою встал,

но не одни мы знаем горе —

страдают люди и за морем,

везде проклятый капитал.

— Ой, маманя! — встал второй,

                                  с челкой вороной,—

что нам убиваться над чужой бедой!

У каждого в жизни — свой интерес:

есть у нас уголь, и хлеб, и лес,

и пускай в лесу на суку повиснет

любой чужой, ненавистный,

— Ой, мать! — третий, низкобровый,

                                            стал хохотать,—

повыгоняй ты своих сыночков из хаты,

пусть не смешат меня и не сердят.

Кулак да сила —

вот она и воля, вот оно и счастье,

                                            так я понимаю.

А бедный или богатый — знать не желаю!

Блеснул кинжал у первого,

сабля — у второго,

у третьего — клинок…

«Ой, сын, сыночек мой, сынок!..»

Лежит бандит — готовый.

А два брата смертно бьются —

никак их не разнять.

1923

«Весна встает, весна встает…»

Весна встает, весна встает

и отовсюду окликает:

дитя мое!

Листвой зеленой ласковой,

голубыми глазками:

что ж не вспыхнешь в пенье дивном,

что ж не с коллективом?

            Весна, весна мне объяснилась

            листочками зелеными.

1923 (?)

О, НЕНАВИСТЬ МОЯ…

Палящей ненависти сила,

неутолимая любовь,

как тяжко вас носить на сердце,

о, как мне тяжко вновь.

Опять, опять на гребне жизни

всплывает пена, как в тазу…

А как же мне с душою чистой?

Кому я душу понесу?

Коварство, тупость, фарисейство

полезли вновь со всех сторон.

Лишь истинное не сдается,

не предает своих знамен.

Лишь стойкое — достойно цели,

как всюду и во все века.

О люди, люди, время души

освобождать из-под замка!

О люди, души из бумаги,

когда же вас я разожгу?

Когда сердец опустошенность

преодолеть огнем смогу?

Я не кричал бы так, не плакал,

не будоражил белый свет,

но с нами главного титана

нет больше,

нет…

1924

ПЛЯЖ

Максиму Рыльскому

Сбежала с горы и нагая легла,

не знает, не знает, не знает, зачем

пред солнцем колени она развела,

его принимая как мужа.

Такой волноход и слепящая рябь,—

похоже, похоже, похоже вот-вот! —

тень — и пропала, и только следы:

рыба дугою-стрелой из воды…

Да было ли это:

                        банда, пожар…

Над ней надругались —

                           и бросили в жар…

Рабы мы, какие еще мы рабы!

Море, о море, ты полюби!

О, как она вырвалась, бросилась в лес,—

бежала, бежала, бежала — о страх! —

навстречу оскалы чудовищ

                                                   и блеск

пожара,

и небо в кровавых следах.

Был мертвым, и диким, и проклятым час,

когда она в полночь упала в траву…

Теперь уж не знаю ни наций, ни рас,

свободу людей

                         своим богом зову.

Я стану бороться, идти буду я

в иные —

                   без рабского ига края…

Рабы мы, какие еще мы рабы!

Море, о море, ты полюби.

А море волнуется,

                            рушит и строит:

в нем столько проклятого сносится вновь.

Любовь моя чистая, непогрешимая,

непостижимейшая любовь!

1926

ЗА ТУЧАМИ ОБВАЛЫ

Паду, паду, паду

на голубую глубь.

Синь,

просинь

в сияющем саду.

Возьми меня, природа,

и назови своим.

Синь,

просинь

в сияющем саду.

Как ты меня будила,

как ты меня вела!

В моей душе не ты ли

три вихря подняла!

Три смерча — и три гимна,

три песни бытию:

мой труд,

мое горенье,

любовь и смерть мою.

С одним — себя творю я,

с другим — к мечте иду,

любовью облучаюсь

в сиреневом саду.

Паду, паду, паду

на голубую глубь.

За тучами обвалы

грохочут, как в аду.

1926

«Я ль виновен, что Анжела…»

Я ль виновен, что Анжела

то щипнет меня, то ерзнет,

вдруг склонится: Ли —

испугает: Ка —

              Анжелика, Анжелика,

разве ж можно несерьезно?

Можно ли так, а?

Стан упругий твой, Анжела,

и округлости, и спелый

локон,

            локоть твой…

Что это со мной?

           Анжелика, Анжелика,

допустимое ли дело?

Ты всему виной!

Я ж хожу себе, Анжела,

никогошки — никого я! —

только ты как га —

баба ты яга.

           Анжелика, Анжелика,

сорванец ты, что с тобою,

можно ли так, а?

Ну пускай бы ты, Анжела,

шла по делу — ведь болела.

На меня была ты зла.

(Ну, дразни же: Ла!)

            Анжелика, Анжелика,

что ж пришла вчера без дела —

крепко обняла?

18. XI. 1929

ВЕТЕР С УКРАИНЫ

Я никого так не люблю,

как ветра наважденье!

Чертов ветер! Проклятый ветер!

Он замахнется раз —

рев! свист! круженье!

И прошлогодний в роще лист —

как чертово творенье…

Или: упрется в пашню — в черный пух,

поддаст — вагоны содрогнутся:

ух, как летят они по рельсам,

аж тополя дугою гнутся!..

Чертов ветер! Проклятый ветер!

Взирает Запад сквозь стекольца:

чей это ход — людской, звериный? —

хохочет ветер с Украины,

ветер с Украины!

Чертов ветер! Проклятый ветер!

Он головой косматой из Днепра:

не ждите, господа, добра:

напрасная игра!

Ах!

Я никого так не люблю,

как ветра наважденье!

Его пути, его сомненья

и землю,

землю свою.

1929

Максим Рыльский © Перевод А. Дейч

«Есть женское имя, как нежно оно…»

Есть женское имя, как нежно оно,

Печаль в нем, любовь и надежды какие,