Оула - [20]

«Так-так, вроде бы к соседу в девятую». — До Оула отчетливо донеслись звуки открываемой двери и властный голос одного из тюремщиков. Он так же уловил шаги вышедшего пленника «девятой» неровные, осторожные. Снова лязг засова и все трое проследовали дальше, влево к далекой, в торце коридора, глухой двери, которую Оула не мог не заметить, когда его только привезли сюда. «Что же это за дверь, куда она ведет?». — Он услышал как мягко провернулся замок в этой «левой» двери, и как она почти бесшумно отворилась, впуская всю троицу. Также мягко и закрылась.

«Куда его?!.. На допрос или на волю?!.. Хотя нет, на волю должно быть направо, в ту сторону, откуда спустились в подвал. Хотя может у них там два выхода и этот, левый — через канцелярию, где вручают документы об освобождении?!».

Он продолжал строить различные предположения по поводу «девятого», как он его назвал, вплоть до того, что его бывшего соседа возможно уже встречают радостные родные или близкие у входа в это мрачное здание. Невеста или жена, а может мать бросились навстречу вышедшему из дверей серому, мятому, заросшему щетиной….

Резкий крик, проникший слева через плотную, железную дверь, окатил Оула, словно добрый ковш холодной воды, вмиг оборвал его фантазии. «Что это!?.. — И вновь чей-то визгливый голос долетел до ушей Оула. — Нет, это должно быть не «девятый». Это больше от гнева, чем от боли или страха. — Оула весь превратился в слух. Он перестал дышать, даже моргать старался реже. — Что же там происходит!?» — И опять пронзительный, похожий на визг голос, стал выкрикивать какие-то слова явно с угрожающим оттенком. Оула, замерев у двери и боясь шевельнуться, продолжал вслушиваться. Он и не заметил, как при первых же звуках бросился к решетчатому проему над своей дверью и теперь ловил каждый звук оттуда, куда ушел сосед.

Теперь Оула ждал крика или воплей соседа по камере. «Что же он молчит?.. Терпит?!.. Или его еще не стали пытать, готовятся?!..» Он отчетливо представил, как привязывают руки и ноги «девятому», а он в ужасе наблюдает за действиями палачей. Как разогревают до красноты щипцы или какие-то другие орудия пыток, как подносят к его лицу….

Неожиданно раздался резкий хлопок. Словно кто-то умело, громко хлопнул в ладоши. «А может это выстрел? — с сомнением подумал Оула — Что же это за звук такой мягкий и глуховатый!? — Устав от напряжения, он заходил по камере. — Нет, пожалуй, там стреляли…».

Подходя каждый раз к двери, Оула вслушивался в тишину и не дождавшись новых звуков, принимался опять вышагивать, мерить камеру: пять шагов в одну, пять в другую сторону. Наконец, он услышал легкий скрежет открывающегося замка и вслед за этим упругие, короткие, напряженные шаги людей, с шуршанием волочащих что-то мягкое по полу. Залязгали запоры в «девятой», Оула обмер. Нельзя было не догадаться, что притащили соседа. Через густую решетку над дверью вместе со звуками к Оула начал заползать Страх!.. Он ничего не мог с собой поделать. Его начинало знобить, а вскоре и вовсе затрясло. Оула растерялся. Он бросился от двери в противоположную сторону и сел в углу прямо на пол, обхватив колени руками, ему хотелось вжаться в этот угол, спрятаться от чего-то неизвестного, страшного и неотвратимого.

Теперь он уже через стену слышал, как в девятой топают, что-то двигают, громко говорят. А через решетку начал проникать знакомый запах лекарств и человеческой боли. Этот запах понемногу начал успокаивать Оула. Он перестал дрожать всем телом. Лишь изредка накатывались волнами короткие содрогания до перестукивания зубов. Оула перебрался на топчан и сел в прежнюю позу, закутавшись в одеяло. Болела голова, и ломило челюсти. Он решил больше не вслушиваться. Накатило какое-то отупение. От наступившего тепла и возникшей вдруг отрешенности разморило, и он начал дремать. Последнее, что еще пронеслось в сознании — его начальные предположения по поводу счастливой встречи «девятого» со своими родными и близкими после выхода из тюрьмы. Он даже вяло улыбнулся своей наивности и легкомыслию.

…Бегут и бегут по кругу, закинув на спину тяжелые рога, хоры, закручивают в спираль стадо. За ними важенки и в самом центре оленята лишь топчутся, переступают с ноги на ногу. Оула крадется, напряженно вглядывается: «Где же опасность!? Кто потревожил стадо!? Волки или медведь? Нет, скорее волки. Но где они? Тундра чистая. Ни одного зверя. Хотя нет, вот песец пробежал серенький, с всклокоченной, некрасивой шерстью и тут же пискнул лемминг. Но где же волки?!» А стадо все кружит и кружит по спирали. Олени бегут, выбросив длинные языки, словно толстые, красные тряпки, болтающиеся на ветру. Странно, но Оула не слышит ни упругого топота, ни всхрапывания оленей. Вдруг что-то шевельнулось в кустах. Что это?.. Нет, не волк. Это потерялся маленький, поздний авка. Это молодая, неопытная мать бросила своего первенца, испугалась чего-то и унеслась в стадо. Оула разглядывал плосковатое тельце на длинных, тонких, с утолщениями в суставах ножках, все еще подламывающихся, головку с черным, влажным носом и выпуклыми, печальными лиловыми глазами. Авка запутался в жестких, корявых ветках, как в сетях. Он раздувал ноздри и утробно хрюкал, звал мать. Нет, Оула не слышал, он знал этот хрипловатый звук. Он даже знал, как пахнут авки. Их взгляды встретились. Олененок еще шире начал раздувать ноздри, с мольбой смотря на человека. Но тот ничего не мог сделать. Оула осматривал себя, но ничего не видел. Он не видел своего тела, ни рук, ни ног «Как же ему помочь?!» — думал Оула, поворачиваясь к олененку. Но там, в кустах был уже не олененок, а …. он сам, то есть его тело. Но странно, что вместо глаз — пустые глазницы…. «Как же я мог оставить свое тело, как мне в него вернуться!?..».