Оула - [2]

Перед ним стояла Элли: «Как же я не услышал её шагов?» Полупрозрачные как спелая брусника губы девочки чуть-чуть улыбались, а глаза как два маленьких речных омута совсем по-доброму, как у его мамы, смотрели тепло и мягко. И вся она сияла, словно и от неё как от солнца шли свет и тепло.

Оула послушно и торопливо поднялся и тут же почувствовал, как стыд опять ожёг его щёки, разлился по лицу, напоминая недавний позор. Но девочка словно не замечала его состояния, сама надела на него шапку и, поднырнув под жерди забора, позвала:

— Пойдём на речку, умоешься и почистишь штаны и куртку…. Ну?! Ты не обижайся, что я подглядывала за тобой. Ладно? Ой, как же ты смешно упал! Нет, правда, правда! — Элли опять звонко хохотнула. И странно, он уже ничуть не обижался, а напротив, расплылся в улыбке, а потом и вовсе громко и радостно рассмеялся. — Но знаешь, ты так здорово накинул аркан, почти как настоящий пастух!

Оула вновь смутился и покраснел.

Они шли к реке, совсем недавно проснувшейся, реке, которая только-только сбросила с себя лёдяную одежду и теперь голая, полнотелая, блестя на перекатах многочисленными солнышками, шумно неслась навстречу своей судьбе. Неслась, не подозревая, как заряжает людей своей хмельной удалью, свободой, молодостью и силой.

Элли как бы случайно коснулась руки Оула. Потом ещё и ещё раз и, не дождавшись, пока мальчик догадается, вложила свою ладошку в его ладонь, которую он тут же крепко, но не сильно сжал и не выпускал до самой реки.

* * *

Видимо еще тогда, в далеком детстве, Оула и полюбил редкое, скупое на тепло лапландское солнце. Он научился общаться с ним. Радостно приветствовал по утрам, после долгих зим, и грустил, прощаясь осенью. Солнце стало родным и близким, как член семьи. Он доверял ему свои чувства, сомнения, страхи и радости. Он был убежден, что именно солнышко послало ему тогда Элли, такую же светлую и теплую, добрую и кроткую! С тех пор часто, подставив лицо солнцу и закрыв глаза, он мечтал или просто отдыхал, купаясь в его ласковых лучах.

Вот и теперь, сидя в блиндаже, Оула неотрывно смотрел на яркий язычок пламени в керосиновой лампе, и виделся ему не скромный, желтоватый огонек, а маленькое солнышко. Оно росло, разливалось, заполняло его, баюкало. Глаза сами собой закрывались, а спина будто вновь ощущала упругие жерди загона. Нет, нет, он не спал. Он же чувствовал, как выросшее до огромных размеров солнце пытается проникнуть сквозь веки, заглянуть в глаза, отчего он еще больше жмурился, но не забывал прислушиваться к тому, как вдоль забора крадется Элли. Он слышал, как осторожно ступали ее маленькие ножки. Ладненькая и стройная, с очаровательными, смешливыми глазами-смородинами она хотела неожиданно наброситься на него, испугать, обнять и оглушить звонким смехом.

Она все ближе и ближе. Оула замер. Ожидая нападения девушки, он предвкушал, какой восторг вызовет у нее его «испуг». Но с другой стороны к нему приближались еще чьи-то упругие, гулкие шаги, слышалось знакомое всхрапывание…. Да это же авка! Давно взрослый и могучий хор с огромными, ветвистыми рогами, но с прежними, такими же детскими, чуточку грустными и влажными глазами, в которых и ночь, и день, и небо с облаками, и тундра с озерами. Олень быстро подошел, упёрся рогами в плечо и затормошил хозяина.

Оула открыл глаза. «Солнце» стремительно сжалось в маленький огонек керосинки. Темная фигура, склонившаяся над ним, перестала трясти за плечо и тихо проговорила: «Пора…». Оула вскочил. Ему стало неудобно, что сморился в теплом командирском блиндаже. В помещении стало тесно, появились новые люди, одетые во все белое, как привидения. Даже пояса, перетягивающие их поперек, и ножны, и винтовки были белого цвета. Прибыла оперативно-диверсионная группа, в составе которой ему и предстояло теперь воевать.

Отрывисто прозвучала команда построиться, и «привидения» через минуту уже вслушивались в тихий и усталый голос командира. Для Оула все было необычно. Где-то далеко погромыхивало, даже как-то мирно, как летом далекий гром.

После приказа Оула познакомился с группой. В основном это были такие же, как и он, молодые и крепкие парни. Рукопожатия короткие и сильные. Чувствовалось легкое волнение, поскольку для всех это был первый бой!

Выходя в ночь, бойцы попадали под колпак черного вязкого неба, а на фоне темно-бледного снега они — белые быстро растворялись. Некоторое время еще слышался легкий перестук лыж, скрип да осторожный шепот. И все.

Идти в темноте оказалось сложно и непривычно. Перед ним прерывисто мелькали темные полоски лыж и маячил силуэт впереди идущего…. Ни единого лишнего звука, лишь собственное дыхание и глухие удары сердца. Вдруг впереди мягко хлопнула и ярко вспыхнула ракета, нарисовав на снегу подвижные тени от деревьев и людей. Сначала тени поползли, удлиняясь в одну, потом в другую сторону и медленно погасли, утонув в общей темноте.

Шли долго. До испарины на спине.

Неожиданно Оула натолкнулся на впереди идущего. Все. Теперь без лыж, ползком. Где-то совсем рядом противник. Легкий озноб пробежал от затылка и вниз по спине. Руки плохо слушались, то и дело шарили, проверяя снаряжение и оружие. Снег сухой, рыхлый. Ползти трудно. Казалось, что барахтаешься на одном месте. Легкая поземка не давала смотреть вперед, сыпала и сыпала мелким, колким снегом прямо в лицо.