Отзвуки родины - [6]

Было утро после морской прогулки; молодой владелец майората и капитан Горст находились в комнате, выходившей на балкон, где обычно собиралась вся семья, между тем как граф Оденсборг, сидя на окне, читал газету. Высокая, просторная комната со старинной мебелью, с тяжелыми темными занавесами, старыми семейными портретами на стенах и потрескивающим огоньком в камельке представляла собой очень уютное помещение. Из окон открывался превосходный вид на море, сегодня еще более бурное, чем накануне.

Молодые люди были заняты оживленным разговором. Речь шла о том, продолжить ли сегодня морское состязание, оставшееся накануне безрезультатным. Гельмут был решительным сторонником его, между тем как Горст возражал против этого и, во всяком случае, считал необходимым исключить дам.

— Мне сдается, что вы еще не вошли в милость у Евы и не хотите окончательно потерять ее расположение, — со смехом воскликнул Гельмут. — Прекрасно, пускай Ева останется, но Элеонора не согласится. Она не боится ни волнения, ни бури, и я убежден, что она сегодня отважится поехать с нами.

— Я также не сомневаюсь в этом, — подтвердил капитан. — Вопрос в том, имеем ли мы право брать ее?

— Неужели вы боитесь моря? — насмешливо произнес молодой барон.

— Несомненно, когда дело идет о безопасности других, — последовал спокойный ответ.

— Ну, по-моему, бояться нечего! Во всяком случае сегодня мы покончим с этим делом. Как и вчера, нашей целью будет Штрандгольм, и в двенадцать часов мы тронемся в путь. Идет?

— Конечно, я буду точен. До свидания, господин граф!

Последние слова, относящиеся к графу Оденсборгу, были произнесены Горстом с некоторой церемонностью, на что последовал вежливый, хотя тоже церемонный ответ. Оденсборг ни единым звуком не принял участия в разговоре и, казалось, полностью погрузился в газету; но, едва за капитаном закрылась дверь, он отложил газету в сторону и поднялся с места.

Графу было лет под пятьдесят. С его благородной внешностью сочетались изысканные манеры, не лишенные, однако, известной холодности дипломата; его острый, ясный взгляд привык, казалось, к наблюдению, а весь его вид свидетельствовал о высокой интеллигентности. Но при этом на нем лежал отпечаток холодности, лишь изредка, когда он обращался к пасынку, уступавшей место неподдельной ласке.

— Послушай, Гельмут, разве необходимо, чтобы ты с такой любезностью обращался к этому прусскому шпиону? — спросил граф, и в его голосе прозвучала непривычная резкость.

Гельмут изумленно уставился на отчима.

— Шпиону? Да ведь он же — гость моей бабушки.

— Тем хуже, потому что это заставляет нас терпеть его в замке.

— Но, папа, ты же знаешь, что Горст — двоюродный брат моего дяди Вальдова и постоянно бывал здесь в доме. Его теперешнее пребывание здесь совершенно случайно, я готов поручиться за это.

— Возможно, хотя я не верю в подобные случайности, — холодно сказал Оденсборг. — Я только хотел обратить твое внимание на то, что в наших кругах будут очень удивлены твоими близкими отношениями с прусским офицером; ты должен иметь в виду и свое, и мое положение.

Лицо молодого барона приняло сердитое выражение — замечание, очевидно, не пришлось ему по вкусу.

— Здесь, в Мансфельде, я шага не могу ступить без того, чтобы не принять чего-либо во внимание, — с нетерпением воскликнул он. — Всюду меня удерживают, постоянно я обязан думать о своем положении. Для чего мы вообще приехали сюда и когда уедем отсюда? Я и двух недель не выдержу.

— Судя по тому, как обстоят дела, тебе, вероятно, придется пробыть здесь дольше, — спокойно ответил граф.

Молодой барон насторожился.

— Как? Разве мы не вернемся на следующей неделе в Копенгаген, как было решено раньше?

— Нет, мой сын, по-видимому, нам придется пробыть здесь несколько месяцев, может быть, даже целую зиму.

— Это невозможно, папа, ты не можешь заставить меня! — возмутился Гельмут. — Пробыть всю зиму в этой одинокой пустыне? Я не вынесу этого и умру с тоски!

— Ты, кажется, не всегда скучаешь здесь, — с легкой насмешкой возразил граф. — Например, вчера, когда я позвал тебя, ты превосходно развлекался у рояля.

— Разве я не могу ухаживать за Элеонорой? — нахмурился Гельмут. — Ведь для меня это — единственное удовольствие здесь.

— И я, наверное, не пытался бы испортить его тебе, если бы это не давало повода к неправильным выводам. Разве ты забыл последнюю волю твоего деда? Зато о ней вспомнит твоя родственница, тем более, что она открывает ей перспективы стать хозяйкой в Мансфельде.

Молодой барон только вздохнул в ответ, будто бы желая уклониться от дальнейшего разговора на эту тему.

Но Оденсборг подошел к нему и положил на его плечо свою руку:

— Мы ведь договорились с тобой, Гельмут, о том, чтобы это тяжкое условие ни под каким видом не было выполнено. Такого рода семейные решения вообще не имеют силы и ни к чему тебя не обязывают.

— Да ведь это только пожелание, выраженное дедом в его завещании.

— Чтобы обеспечить своей внучке блестящую будущность! С его точки зрения, это было бы вполне логично, но для тебя такая партия слишком неподходяща. Бедная родственница, к тому же мещанка и без всякого состояния! Ее мать в браке следовала романтическому влечению, но для дочери барона Мансфельда это очень неудачная партия.