Отвратительная история о красной пиявке - [2]

— Возможно, ручка горячая? — спросил я в недоумении.

— Нет, нет, это даже не ручка, а гусиное перо. Мистер Джармен, адвокат нашей семьи, немного старомоден в таких вопросах. Просто не знаю, что со мной. Я предпринял уже три попытки подписать тот документ, но моя рука отказывается это делать. Джармен всеми силами старается не показывать виду и даже выражает сочувствие моей немощи, но я могу представить, что он на самом деле думает. Может ли это быть результатом гипноза, направленного против меня? Что-то вроде одической силы?[3] Некоторые ученые признают существование мира духов…

— Простите меня, — сказал Холмс, — но мы с моим коллегой хотели бы провести два небольших медицинских теста. Для начала — тривиальное упражнение на остроту ума. Это дом 221-б по Бейкер-стрит, и сегодня семнадцатое число. Как быстро, мистер Трейл, вы сможете поделить двести двадцать один на семнадцать?

Я весьма удивился, а Трейл взял карандаш и принялся вычислять. Холмс подошел к шкафу, в котором хранил принадлежности для химических исследований, и вернулся с тяжелой каменной ступкой и пестиком, затем поместил в ступку маленькое, примерно трехдюймовое зеркальце. Бросив взгляд на вычисления Трейла, он благосклонно отметил:

— Превосходно. Ответ правильный. Теперь — испытание на мышечные реакции. Будьте любезны, разбейте пестиком это зеркальце в ступке, прямо сейчас.

Трейл выполнил задание достаточно ловко, одним ударом пестика, и посмотрел на Холмса в замешательстве. Это не походило ни на какой медицинский тест, что мне, конечно, было известно.

Холмс уселся в кресло, удовлетворенно потирая руки.

— Как я и думал. Вы не во всем суеверны, мистер Трейл. Я предположил это еще по тону, которым вы говорили о призраках. Получив в результате математического вычисления число тринадцать, вы вздрогнули, но в то же время не колеблясь разбили зеркало. Вы маскируете ваше реальное беспокойство. Почему вам понадобилась консультация доктора? Да потому, что вы боитесь безумия.

Трейл горько зарыдал, прикрыв лицо руками. Я направился к бару и смешал нашему клиенту бренди с содовой. Холмс одобрительно кивнул. Через минуту Трейл пришел в себя и сдавленным голосом пробормотал:

— Вы читаете мысли… понимаю, что теперь я сильно упал в ваших глазах.

— Мои методы, увы, гораздо более прозаические, — сказал Холмс. — Умозаключение — не менее действенный инструмент, чем магические способности. Сейчас я могу сделать вывод, что есть какие-то особые обстоятельства, в которые вы нас не посвятили. Однако я не припоминаю, чтобы в семье сэра Максимилиана Трейла кто-либо страдал безумием.

— Вы обеспокоены и переутомлены, — вмешался я в разговор, обратившись к Трейлу. — Как врач я не вижу никаких признаков безумия.

— Спасибо, доктор Ватсон. Думаю, нужно начать еще раз, чтобы рассказать вам о красной пиявке.

Я живу в Хайгейте. Состояние отца гарантирует мне регулярное пособие, позволяя не работать, и я приобрел привычку гулять в лесопарковой зоне Хэмпстед-Хит — каждое утро, в поисках вдохновения: надеюсь, в один прекрасный день мои стихи обретут известность. «Желтая книга»[4] любезно опубликовала один из моих триолетов. Кое-кто из друзей любил подшучивать над тем, как нравились мне завтраки на лоне природы, когда я наслаждался сэндвичами и пивом «Басс» на берегу какого-нибудь пруда в Хайгейте. — Трейл дрожал. — Больше никогда! Я очень хорошо помню тот теплый день — вторник полгода назад…

— До вашего двадцатипятилетия? — резко спросил Холмс.

— Ну да. Я сидел на траве, погрузившись в свои мечты, и праздно наблюдал, как чей-то большой черный ретривер плещется в воде. В голову лезли всякие дурацкие мысли, я думал о причинах недоверия моей сестры; о структуре секстины — итальянского стихотворного размера; о «Записках Пиквикского клуба» — точнее, о сообщении мистера Пиквика, вы, наверное, помните его, об истоках Хэмпстедских прудов, раскинувшихся посреди пустоши, и исследовании вопроса о теории tittlebats, или рыбы колюшки[5]. Впрочем, мои мысли были очень далеки от пустоши. Возможно, я даже задремал. И вдруг почувствовал ужасную боль!

— В правой кисти? — спросил Холмс.

— А, вы видели, как я потираю ее, когда она меня беспокоит.

— Похоже, вы уже уяснили мои методы, — заметил Холмс с притворным огорчением.

Я наклонился к Трейлу, чтобы осмотреть его руку.

— Тут есть след, похожий на ожог пламенем или, возможно, кислотой.

— Это была красная пиявка, доктор. Вы, конечно, слышали о такой. Она, наверное, заползла мне на руку из травы и вцепилась своими клыками — или что там у этих отвратительных тварей, — короче, присосалась.

— Мне ничего не известно ни о какой такой пиявке, — возразил я.

— Вероятно, подобные материи вне компетенции врача общей практики, — сказал Трейл с легким упреком.

Он вынул из бумажника свернутый листок и протянул его мне. Это была газетная вырезка. Я прочитал вслух:

Сегодня выпущено предупреждение жителям Лондона. Особи Sanguisuga rufa, очень ядовитой красной пиявки формоза, были замечены в некоторых парковых зонах Северного Лондона. Предполагают, что пиявки сбежали из частного собрания какого-нибудь натуралиста-исследователя. Представитель Королевского Зоологического общества заявил, что контакта с красной пиявкой следует избегать, поскольку при ее укусе в кровь человека попадают токсины длительного действия, вызывающие расстройство сознания, бред и даже безумие. Пиявка имеет в длину три-четыре дюйма и хорошо заметна благодаря своей темно-красной окраске.