Ответы на вопросы православной молодёжи - [247]

Понятно, что шуткам и анекдотам не место в храме. Но не вся же жизнь христианина проходит в храме! Патриарх Алексий неоднократно говорил, что Церковь должна говорить на многих языках. Должен быть один язык с молодежью, другой для работы с военнослужащими, третий — для работы с интеллигенцией, четвертый же собственно церковноприходской[383].

Я думаю, что у меня и у Константина Кинчева — при всем нашем возможном разновкусии и несогласии в каких-то деталях — у нас есть одна общая боль: нам больно, что в самой Церкви нет умения понимать и терпеть это разнообразие языков. Как-то выходя из одного Дома Культуры, где была моя лекция, две бабулечки-прихожаночки возмущались: «Ну как же можно так в храме говорить!» Они забыли, что они не в храме, что это была совсем не приходская проповедь, это не всенощное бдение. С другой стороны, я был этому очень рад. Это означает, что я говорил так и о том, что эта бабушка забыла, что она в театре, а не просто стоит у своего подсвечника в церкви. Значит, какая-то церковная атмосфера все же была создана. С другой стороны, поскольку были иные интонации, иные способы контакта с аудиторией, ей это все же резануло по сердцу, вошло в диссонанс с ее привычками.

Я понимаю ее раздражение. Беда в том, что очень многие не то, что бабулечки, но и священники, и монахи не понимают необходимости многоязычия в Церкви, многоязычия проповеди…

Светский язык не должен подменять церковного, но и церковный язык не может быть универсальным. Мы не вешаем в храме картины — у нас для этого есть иконы. Но это не означает, что мы должны сжигать картины Джотто или Васнецова. У нас в храмах звучит наша музыка, наши распевы, наш обиход. И немыслимо, чтобы в храме звучал «Реквием» Моцарта. Но это не означает, что «Реквием» необходимо запретить исполнять во всех других местах.

И, наверное, имеет право на существование язык обращения к людям через эстрадную музыку. Тем более, что для тех людей, к которым обращается Кинчев, слово священника отнюдь не авторитет. И мой духовник, когда я еще решал, идти в семинарию или остаться в мире светской науки, очень правильно сказал: «Иногда бывает, что если светский человек скажет одно доброе слово о Христе, это будет больше значить для людей, чем проповедь священника». В наше время одно доброе слово о Христе, сказанное известным актером или ученым, литератором, одна реплика, одно замечание значат больше, чем проповедь священника. Аргументы, звучащие из наших уст, порой блокируются подозрением в лицемерии: «Ты поп, тебе за это деньги платят, рассказывай свои байки, мы потерпим, мы понимаем: человек же бабки себе делает как может»… Но когда человек, от которого никто не ожидал, что он в эту сторону посмотрит добрым глазом, говорит: «Вы знаете, лично для меня невозможно жить без Христа, без Православия», — то это заставляет задуматься. И одна такая фраза в устах Кинчева стоит больше, чем сто моих лекций.

И вообще в нынешнюю пору глобальной макдональдизации все те, кто призывают мыслить, кто прорываются сквозь кольцо штампов, в конце концов оказываются нашими союзниками.

Побывав в конце-концов на концерте «Алисы» («Небо славян») я понял, что рок — действительно мощное средство промывки мозгов, но в данном случае это промывка мозгов от ТВ и рекламы. Надо видеть, как несколько тысяч ребят шепчут (поют, скандируют) вслед за Кинчевым:

«След звезды пылит по дорогам,

На душе покой и тихая грусть.

Испокон веков граничит с Богом

Моя Светлая Русь».

В общем, я так скажу: если бы комвласти догадались в семидесятых годах поддержать рок и вместо сладеньких «ВИА» нашли бы и взрастили группу типа сегодняшней «Алисы» — мы не проиграли бы «холодную войну». Америка нас не обыграла бы.

Знаете, что делает сегодня Кинчев? — Он воспитывает воинов для Святой Руси. Тут громадный провал в нашей церковной педагогике: у нее сегодня слишком женское лицо. Как воспитать в мальчике мужчину, если ему все время твердят про послушание и смирение? Вот Кинчев и делает то, перед чем пасуют в растерянности наши приходские школы.

В ноябре 2003 года в Воронеже ко мне подошел один бородач (по виду — монастырский трудник или послушник) имолвил: «Отец Андрей, а в нашем монастыре братия не одобряет Ваши заигрывания с рокерами!». Говорю ему, что это меня не удивляет, ибо по этому вопросу естественно разномыслие среди церковных людей и для меня оно не новость. И прошу уточнить — что же именно не нравится братии. — «Но ведь рок-музыка — это же сатанизм!», — с готовностью ответствует послушник. — «Да в чем он состоит? Вы слышали последние стихи Кинчева? У вас есть претензии к содержанию его песен?». — «Нет, стихи у него хорошие». — «Тогда что вам не нравится в его песнях?» — «Но музыка-то все равно тяжелая, сатанинская». — «А что именно сатанинского в этой музыке» — «Ну, она такая агрессивная, в ней много ударных, барабаны…». — «А вы считаете, что такая музыка вообще не совместима с православием?» — «Да» — «Но тогда скажите, под какую музыку шли в бой полки Суворова? Неужели под знаменные распевы и песни вроде Во поле березонька стояла?».