Ответственность религии и науки в современном мире - [19]

Чтобы показать возможность подобной открытости, следует сказать несколько слов о характере научной истины. Распространенная точка зрения состоит в том, что истина есть соответствие научного суждения (модели или теории) реальности. Однако едва ли можно всерьез придерживаться этого наивного реализма по отношению к науке (и к познавательной деятельности вообще). Нет даже смысла перечислять философов науки, объяснявших несостоятельность такого взгляда. В качестве примера такой критики можно привести аргумент Патнэма о циркулярном характере любой попытки установить подобное соответствие. Чтобы узнать, что наше суждение соответствует реальности нам надо уже иметь суждение, соответствующее реальности[51]. Иными словами, у нас никогда нет почвы для сопоставления. Поэтому требуется иное определение истинности. Не входя в долгие дискуссии о возможных определениях, хочу указать на одно – по-видимому, не вызывающее сомнений, – обстоятельство: истина есть предмет согласия. В известном смысле парадигмой здесь является вердикт присяжных, признаваемый в качестве судебной истины. Истинно то, относительно чего достигнут консенсус. Конечно, процедура достижения этого консенсуса довольно сложна. Если речь идет о научной истине, то принятие ее связано с длительным процессом согласований нового результата с совокупностью ранее установленных истин, теорий, результатов экспериментов. Но так или иначе принятие научного результата и наделение его статусом истины есть своеобразный вердикт, который выносит научное сообщество, то есть плод согласия, достигнутого после длительного обсуждения. Сказанное вовсе не означает, что научная истина есть лишь конвенция, имеющая только субъективное значение. Достижение консенсуса – это не субъективный акт, а результат согласованной практики научного сообщества. Сама согласованность и успешность этой практики свидетельствуют об определенном соответствии обсуждаемого суждения, теории или модели реальности. Однако соответствие это может быть установлено лишь косвенно.

Важным аспектом принятия научной истины является предъявляемое к нему требование универсальности. Ученый, представляющий результаты своей деятельности, претендует на согласие всего сообщества, а при более широком взгляде – на универсальное признание своего результата. Здесь просматривается прямая аналогия с категорическим императивом. Когда я предъявляю миру свои научные результаты, я претендую на то, что они обретут всеобщее признание. Точно так же категорический императив допускает руководствоваться при выборе поступка только таким правилом, которое могло бы стать всеобщим законом. Поэтому мы вправе рассматривать научную деятельность как разновидность морального поведения. Нормы морали оказываются не внешними факторами, а внутренними регулятивами процесса достижения истины. Движение к истине осуществляется только в коммуникативном пространстве, и каждый шаг к ней этически значим.

В свете сказанного необходимо пересмотреть значение моральных норм для научной деятельности. Это не просто инструмент, способствующий достижению истины. Поскольку истина есть согласие (или согласованная практика), то подчиненная принципам морали совместная деятельность ученых оказывается, по существу, целью, а не средством. Такие нормы, как открытость, свобода суждения, ответственность, имплицитно присутствуют в каждом научном результате.

Речь, повторю, идет об идеале. Но если принять этот идеал, то мы увидим, что ему противоречит корпоративная замкнутость научного сообщества. В принципе можно говорить о том, что рост этой замкнутости увеличивает иррациональность научной деятельности. Прежде всего, возникает вопрос об универсальности научного результата. В силу каких аргументов человек, не обладающий специальным знанием, должен принять научную истину? Наука здесь неожиданно выступает с чисто авторитарных позиций. Ученый начинает напоминать жреца или мага, наделенного неким тайным знанием и выполняющим сакральную функцию. С высоты своей посвященности он преподносит человечеству плоды своих научных поисков, не допуская никакой критики со стороны профанов. Поставленная в такую позицию наука сама довольно естественно превращается в инструмент власти. Отделенность науки от множества не посвященных в ее тайны, делает последних естественным объектом манипулирования. Происходит это самыми разными способами. Нет смысла подробно обсуждать их все – я остановлюсь лишь на одном, особенно показательном для обсуждения вопроса об истине.

Рассмотрим ситуацию, вполне очевидную для современного, достаточно далекого от науки человека. Сейчас постоянно возникает потребность в экспертной оценке различных новшеств, появляющихся на рынке. Новые лекарственные средства или методы лечения, новые виды электронной техники и информационных услуг, пищевые продукты, разработанные по каким-то невиданным ранее технологиям, – все это, с одной стороны, очень привлекает, сулит сделать жизнь более удобной, но с другой стороны, постоянно настораживает. Никто не знает, не является ли очередной предлагаемый рынком продукт опасным для здоровья, не следует ли, по соображениям безопасности, ограничить его использование или вовсе отказаться от него. Разобраться в этом самому нереально, поэтому необходимо объективное суждение эксперта. Однако очень часто эти суждения вызывают сомнение. Нередко приходится сталкиваться с тем, что мнения различных экспертов оказываются прямо противоположными. Когда при появлении какого-либо новшества мы слышим уверения в его исключительной благотворности и безопасности, раздающиеся из уст солидного обладателя ученых степеней и званий, возникает нехорошая мысль, что этот эксперт сам весьма заинтересован в продвижении оцениваемого продукта. Но и когда появляются сообщения о независимых экспертизах, установивших опасность какой-нибудь разработки, также возникает похожая мысль: не имеем ли мы дело с попыткой скомпрометировать разработчиков, предпринятой их конкурентами? Описанная ситуация представляет собой предельный случай, когда научная истина оказывается заложницей корпоративных интересов. В современных условиях научный результат, достигнутый какой-либо группой исследователей, часто оказывается почти недоступным для проверки. Это создает возможность для широких спекуляций и манипулирования общественным мнением.