Ответ знает только ветер - [33]

— Эти маленькие розочки называются «Сюрприз», — заметила она. — Знаете, я и на цветах помешана.

— Я тоже, — обронил я и обвел взглядом большие вазы с красными и оранжевыми гладиолусами, стоявшие на столах, белые и желтые маргаритки, пышными букетами заполнявшие глиняные сосуды, карликовые сосны и другие декоративные деревца, росшие в деревянных бочонках. Эта терраса была похожа на цветочный базар. На одном из столиков я заметил секаторы, бутылочки и аэрозоли с фитонцидами и прочими химикалиями, а также лейки и даже шланг для полива. К планочкам беседки, между цветущим жасмином и бугенвилиями, были прикреплены ярко раскрашенные керамические птички — дикая уточка, голубь, разные бабочки.

— Эту керамику я купила в Валлори, — сказала Анжела. Эта женщина очень пристально наблюдала за мной. Вероятно, это было связано с ее профессией. — Это здесь, неподалеку. Там изготавливают глиняные изделия в старинной провансальской традиции. А примерно с 1950 года и в манере Пикассо, Пиньона и Приннера. Валлори бесспорно стал самым знаменитым в мире центром художественной керамики.

Она держалась так непринужденно и естественно, что я и думать забыл о своих болях и с наслаждением вдыхал свежий воздух, принесенный ветерком, действительно веющим на этой высоте. Анжела погладила рукой одну из голубок.

— Эту мне подарил Пикассо, — сказала она. — Конечно, я была очень рада и гордилась таким подарком. Что дать вам выпить? Какого-нибудь сока? Апельсинового? Или лучше тоник? Может быть, лимонного без сахара?

— Да, лимонного без сахара, — сказал я.

— Минуточку! — Она вбежала босиком обратно в квартиру.

Я подошел к тому краю террасы, который был обращен к морю. Много я видел в жизни красивых городов и ландшафтов, но такой красоты — никогда. Далеко внизу подо мной раскинулся сам город Канны с его величественными жилыми комплексами, улицами, старыми домами и церквушками. Вид на море отсюда был практически ничем не ограничен. Слева виднелся Антибский мыс, справа — горы Эстерель. То есть мне видна была вся огромная бухта, на берегу которой раскинулся город. Я видел пальмовые рощи и цветники между «резиденциями», видел Старую Гавань и слева от нее еще одну — видимо, Новую. Там стояло на якоре множество яхт, попадались среди них и очень большие. В ослепительных лучах солнца все здания города казались ярко-белыми, а море — темно-синим; кроме вчерашних судов на якоре стоял еще и американский эсминец. Я видел парусные лодки, яхты и моторные катера, оставлявшие за собой белый пенистый след. Небо было того же цвета, что море; и море, и небо уходили куда-то далеко-далеко, в бесконечность. Мимо, на некотором удалении, снижаясь, пролетел самолет. Рокота мотора слышно не было. Самолет держал курс на Ниццу. Он был очень большой.

— Та гавань, что слева, называется Порт-Канто, — сказал за моей спиной голос Анжелы. — Все яхты встают там на якорь. Чуть левее — «Палм-Бич».

Я обернулся. Анжела протянула мне запотевший бокал.

— Вот вам ваш лимонный без сахара. Со льдом и кусочком лимона. Все правильно?

— Просто великолепно.

Сама она пила грейпфрутовый сок.

— Необыкновенной красоты вид открывается отсюда, — сказал я.

— Да, — кивнула она. — Я его очень люблю. Днем и ночью, при хорошей и при плохой погоде. Любую свободную минуту я провожу здесь, на воздухе.

— Это заметно по вашему цвету лица.

Она рассмеялась.

— Если бы мне не нужно было работать, я бы проводила тут весь день. Только тут, на воздухе. — Она стояла очень близко от меня, и я впервые вдохнул свежий аромат ее кожи. Анжела не пользовалась духами. — Присядьте под тентом. А то голова у вас не прикрыта. Это слишком опасно. — Она надела белую льняную шапочку и села на стул, стоявший на самом солнцепеке. — Для меня это уже не представляет опасности. Тем не менее, я всегда надеваю что-нибудь на голову. Сегодня будет очень жаркий день. О чем вы хотели меня спросить, мсье Лукас?

— О том, что вы могли бы рассказать о Герберте Хельмане.

— Я знаю не так уж много. — Она улыбнулась мне. В уголках ее глаз при этом образовались лучики морщинок. — Я познакомилась с ним через его сестру. Я писала портреты их обоих. Сначала портрет сестры. А его портрет потом еще долго стоял тут у меня в мастерской. И когда он приехал в Канны на прошлой неделе, сестра, вероятно, сказала ему, что его портрет — правда, не совсем законченный, — все еще находится у меня. Поэтому он и приходил ко мне. В общем и целом было три сеанса, каждый занимал от часа до двух. Теперь портрет готов, но мсье Хельман мертв. Мне придется позвонить его сестре.

— Нельзя ли мне взглянуть на портрет?

— Разумеется, можно. — Она быстро поднялась со стула и пошла вглубь квартиры. Походка у нее была удивительно легкая и быстрая, а движения грациозные, не размашистые. Я последовал за ней, мягко ступая в одних носках. По всему телу опять разлилась боль. Мастерская была просто огромна. Я увидел с полдюжины начатых работ, белые халаты в пятнах краски, палитры, тюбики с красками, кисти, бутылочки скипидара, холст и рамы на большом столе. Анжела подвела меня к портрету без рамы, стоявшему в углу у стены. — Вот он.