Ответ на письмо Хельги - [5]

Однако я был ей хорошим мужем, не сомневайся в этом. Снова и снова я спрашивал, не хочет ли она поговорить о том, что произошло, и не можем ли мы посоветоваться с экспертами на юге, в Рейкьявике, но дело не сдвинулось с мёртвой точки.

Унн покинула меня в материальном мире. Несомненно, любые ласки и прикосновения только напоминали ей о том, на что она теперь была неспособна, и поэтому она старалась не вызывать у меня желания. Стыд сломил её как личность. У меня не было возможности даже намекнуть на операцию или сказать о том, что можно вернуться к врачам и сделать ещё одну операцию, которая улучшила бы состояние Унн. Было ясно, как день, что медицинские процедуры внизу брюшной полости можно было бы выполнить гораздо лучше. Однако всё говорило о том, что Унн восприняла ошибки врачей как судьбу, предопределённую и непреложную, так, как будто она не заслуживала ничего другого. Когда я упоминал операцию, её реакция всегда была одной и той же. Сначала она закрывалась в стенном шкафу, где кричала и рыдала, потом выходила бледная, как сухая трава, не говоря ни слова. В конце концов, кровь возвращалась к её лицу, и она начинала вращать рукоять механической прялки так сильно, что оси дымились. Она могла так работать до бесконечности. Из-за такой её реакции я перестал говорить об операции. Однако я прожил достаточно долго, и у меня достаточно здравого смысла, чтобы знать, что врачи тоже ошибаются. Людям свойственно ошибаться. В противном случае они не были бы людьми.

4

Пришёл декабрь, и я помогал тебе со случкой овец. Я приехал, как мы и договаривались, со своим племенным бараном Кутом[14], сокровищем из Ледниковой Долины. Я помню, что это было в праздник Святого Амвросия, и мой комбинезон пах глицерином, поскольку накануне я ездил в Стад к Гёюти и ремонтировал его трактор Интернэшнл[15].

С первых слов ты стала ругать Хатльгрима, который был занят «кобылами на востоке». Было очевидно, что у вас с ним проблемы. Хатльгрим взвалил на твои плечи слишком много работы по хозяйству и совсем не давал тебе тепла, когда был рядом. Да, я должен сказать так, как есть: он был никудышным фермером, этот Хатльгрим, и явно был намного хуже своего отца, ведь немало историй рассказывают о его отце, старом Йоунасе: у него была уйма земли на ферме У Всех Ветров[16], и говорят, что трава росла у него лучше, чем у любого другого фермера.

Да, я помогал тебе со случкой овец до того самого дня в середине зимы — тогда земля ещё не покрылась снегом — старался всегда быть рядом как друг и как смотритель общины Алтарной Реки. Я медленно ехал по проселочной дороге вдоль океана на старом тракторе Фармэл — с Кутом в прицепе — по Ягнячьим Отмелям, по твёрдым, сухим лугам, всегда припорошённым снегом, до скал Скорар. Мимо Кровавого Склона, где, как говорят, в Средние века подросток перерезал себе горло и истёк кровью. Вокруг тех скал вьётся ползучий тимьян[17], и всякий раз, когда я прохожу мимо этого места, меня охватывает глубокая дремота.

Я смотрел на Детские Шхеры; в давние времена орлицы приносили туда маленьких детей, утащив их с родных полей, и спокойно поедали их, пока матери кричали на берегу, но ни одна лодка не могла подойти к шхерам из-за прибоя. Кто не слышал пронзительных детских криков, доносящихся с тех шхер сквозь туман и северный ветер? Затем я медленно проехал мимо того места, которое называют Покровом Фрейи[18]; там ни с того ни с сего у мужчин восстает плоть, а у женщин ослабевают колени, когда они идут без сопровождения. Говорят, что раньше путники останавливались там на отдых и охотно предавались любовным утехам. Я ехал медленно, околдованный волшебством тех мест, и думал о тебе. Может быть, это была точка невозврата? Затем я проехал по ущелью и пересёк Узкодонный Ручей, тот чёртов ручей, который с давних пор служил границей между нашими фермами и, следовательно, между нами. Если бы не ручей, вся территория до реки Ивового Мыса относилась бы к ферме Колькюстадир; тогда не было бы ни фермы У Всех Ветров, ни Хатльгрима, и там не жил бы отец Хатльгрима Йоунас, а до него отец Йоунаса Кристин. Были бы только я и ты, моя Хельга. И Колькюстадир.

Дул северный ветер, и солнечные лучи сияли в снежных потоках, свисавших языками со снежных туч. При таких погодных условиях в тот год должно было быть больше ягнят. Ты сказала, что это суеверие, и напомнила мне, что твои овцы дали приплод и овечек оказалось гораздо больше. Я помню, как Кут закончил обслуживать готовых к спариванию овец и лизал соль в загоне, а ты подошла ко мне и облокотилась на поручень, демонстрируя линии своей белой груди. Я ощупывал овец, оценивая их полноту, так как это входило в обязанности смотрителя общины. Мои пальцы погружались в толстую грубую шерсть, я прощупывал грудь, потом рёбра до хрящей на кончиках, но не обнаружил никаких изъянов. Затем я развернул овец задом, ощупывал поясницу, круп, чтобы проверить, нет ли худобы. Я осматривал грудную кость, после чего проходил по отросткам спинных позвонков сверху и по отросткам поясничных позвонков. А ты тем временем внимательно наблюдала за происходящим, и твои соски — эти красивые сучки сосны