Ответ на письмо Хельги - [2]

с ящиком молока на заднем плане. Я просто показывал ей весь тот солнечный свет, который мне удалось снять на плёнку своим старым фотоаппаратом в течение жизни. Мы мельком увидели тебя на одной из фотографий, где мы все вместе косили траву; это было ещё до рождения Хюльды. Она указала на тебя. И сказала:

— Ты должен был взять в жёны её. А не такую кладеную овцу, как я. Ты всегда хотел её, а не меня.

Она оттолкнула от себя альбом и смотрела на спинку кровати пустыми глазами. Я сочувствовал ей. Я чувствовал, что люблю эту немощную старую женщину, это умирающее существо, у которого не было практически никого в мире, кто помог бы ей. Я понял, что правильно сделал, прожив с ней на ферме все эти годы. Кто ещё должен был заботиться о ней? Слёзы текли по её щекам маленькими волнами печали. За стенами дома престарелых наступил вечер, и движение на улице стало успокаиваться. Слабый свет фонарного столба проникал в комнату через окно, освещая мокрые от слёз щёки.

Так она умерла. Посреди ночи. Во сне.

2

Старый призрак, который, как я думал, давно упокоился, снова напомнил о себе, вселившись в Унн. Люди в нашем уголке сельской местности пробудили призрак своей вспыльчивостью, глупой и беспричинной. Не Халльгерд[7] ли вселилась в Унн, эта дурацкая исландская привычка тянуть за собой прошлое и ничего не прощать? В доме престарелых я сделался «прелюбодеем», «шарлатаном», «откровенным двурушником», и Унн начала в мельчайших подробностях рассказывать мне о похотливом удовольствии, которое я получал при каждой встрече с тобой. Это заставляло меня, мягко говоря, стыдиться, и истинной милостью было то, что немногие могли слышать её крики о том, как я брал тебя, подходя сзади, вожделенно ощупывал твои тяжёлые груди и толкал тебя с такой силой, что твои ягодицы шлёпались одна о другую. Именно так она и говорила: «тяжёлые груди».

Находившие на неё припадки заканчивались рыданиями, и тогда она в самоуничижении называла себя обездоленной кладеной овцой. И хотя она говорила, что я лентяй, который никогда не мог управиться ни с финансами, ни с домашним хозяйством, — ты знаешь, Хельга, что работа всегда горела у меня в руках, за исключением той недели, когда я лежал в постели с пневмонией и болезнь мучила меня меньше, чем обвинения, сыпавшие соль на мою давнюю рану, причиной которой были сельские слухи.

Какое же событие разожгло слухи, событие не имевшее места, но с последствиями настолько ужасными — нет, даже худшими, как если бы событие действительно произошло? И можно ли провести грань между тем, что происходит на самом деле, и тем, что будто бы произошло, по словам клеветников, развалившихся на кухнях в возбуждении от кофе, инсинуаций и болтовни о других? Что не произошло в тот праздник Святого Ламберта в 1939 году — но в то же время произошло в умах болтунов?

Возможно, это произошло, когда все спустились в Долину Алтарной Реки и обогнули возвышенность Открытого Мыса, и тут я якобы медленно спустился к тебе в травянистую лощину у Берега Каменного Дома. И по слухам, мы шли вместе и говорили о том, какой красивой была овечья шерсть в тот год, когда овцы спустились с гор, о том, что на брюхах у ягнят шерсть была белой, как снег, о том, какие они упитанные и какой открытый у них взгляд. А я как смотритель общины Алтарной Реки в том году не опасался, что фермерам не хватит корма для овец, ведь сенокос шёл так хорошо. А потом — ах, да — я вспомнил, как выглядело твоё клеймо: одно — полукруглое по бокам с острым треугольным кончиком сверху, другое — полукруглое с ласточкиным хвостом сверху и треугольным вырезом внизу с обеих сторон. И ты в очередной раз спросила меня, как выглядело моё клеймо: верхний прямоугольный обрез слева, ласточкин хвост на кончике и неглубокий вырез справа? Точно. Потом мы будто бы говорили о баране Басси, которого позаимствовали на востоке, на ферме Проток, мы упоминали его мощную грудь и мускулистый хребет. И когда обсуждение Басси закончилось, наша кровь закипела в сладострастии, я дотронулся до твоих локонов, сравнив их со снегом, спускающимся по горному склону, а ты засмеялась и сказала: «Ох, Бьяртни!»

Затем я, по-видимому, поцеловал тебя, и имело место какое-то перевозбуждение, и я некоторое время нервно ощупывал тебя, прежде чем спустил брюки, а ты подняла свой свитер и обнажила грудь, и затем мои молочно-белые бедра опустились на твои. В тот момент свистел кроншнеп, и воздух был исполнен насыщенного запаха вереска, и мы двое — несчастные животные в лощине — на пару мгновений слились воедино в затухающих колебаниях, и белое густое семя потянулось с внутренней стороны твоего бедра к нескольким стеблям сухой травы, которые были единственными свидетелями внезапно охватившего нас пламени.

По-видимому, произошло именно это.

Разве есть какие-то сомнения в том, что подобное могло произойти? Разве вся природа не устроена так, чтобы непредвиденные события, такие, как эта случайная встреча, могли иметь место?

И, вероятно, люди по своему обыкновению были заняты кухонными инсинуациями. Однако это не причинило бы никакого вреда, потому что я был бы кроток и смиренно умолял бы свою Унн о прощении за этот ошибочный шаг, и она, несомненно, справилась бы с этим. А моя горячность сделала бы врагами всех, кто захотел бы обидеть меня после того, как распространился слух. В попытке искупить вину я окружил бы Унн ещё большей заботой и нежностью и утвердился бы в мысли о том, что земная жизнь — это не сотрясание чужих животов, а любовь и забота о самых близких людях. Занявшись любовью, мы с тобой удовлетворили бы свою похоть, тем самым исключив её из поля зрения, и я смог бы заняться другими делами, думая о другом.