Отверженный IV: Эскалация - [47]

— Но он мне сказал, что делает это не ради денег, что, наоборот, много теряет на этом.

— Он молодец, да, — улыбнулся Милютин. — Знает, что надо говорить. Нам он тоже говорит, что все силы прикладывает, чтобы назначить встречу между твоим отцом и Александром Петровичем.

«Да уж, дядя Володя, оказывается, тот ещё жук, — подумал я. — А ведь как красиво рассказывал о своих финансовых потерях и уверял меня, что хочет скорейшего прекращения конфликта».

— Поэтому, учитывая всё вышесказанное, не говори Волошину о нашей просьбе, — сказал Милютин. — Это в первую очередь для твоей же безопасности.

— Я понял, — ответил я. — Конечно же, я ничего ему не расскажу. Но, полагаю, без его помощи я с отцом не встречусь. Надо будет придумать причину, по которой мне необходимо увидеть отца, и попросить дядю помочь со встречей.

— Твой дядя знает, что ты тесно общаешься с Иваном Ивановичем, — сказал кесарь. — Он знает, как нам важно встретиться с твоим отцом. И на этом фоне ты неожиданно заявишь ему, что тебе тоже надо с ним встретиться? Волошин, конечно же, возьмётся доставить тебя к отцу, но боюсь, после этого тебя уже никто не увидит.

— Но он мой дядя, — попытался я возразить, но тут же вспомнил, как мои родители выгнали меня из дома, и понял, насколько смешно звучат мои слова о родстве.

— Сверхприбыли, Роман, это всегда сверхприбыли, — заметил Александр Петрович. — Но, если хочешь, можешь, конечно, рискнуть.

— Уже расхотелось рисковать, — ответил я. — Попробую найти другие варианты.

— Попробуй, а Иван Иванович окажет тебе любую поддержку.

Кесарь замолчал, встал из-за стола и подошёл ко мне, я тут же вскочил с места. Александр Петрович взял меня за плечо и сказал:

— В общем, не то чтобы надежда только на тебя, но близко к этому.

— Я сделаю всё, что в моих силах, — ответил я.

— Мы это знаем и ценим, — сказал кесарь, и сразу же после его слов я почувствовал, как моё плечо словно обожгло огнём, а сам я будто куда-то начал проваливаться.

Чувство было очень странным, словно я теряю сознание. Мне казалось, что я сейчас упаду и провалюсь сквозь пол. Но я не падал, поддерживаемый кесарем. Это длилось какие-то доли секунды, а потом меня резко отпустило, и я опять стоял как ни в чём не бывало. Романов убрал руку с моего плеча, на котором не было уже и следа былых ощущений, и заявил:

— Тебе надо поработать над ментальной защитой.

После этого кесарь вернулся в своё кресло и сменил тему.

— Кстати, — сказал он. — В начале нашего разговора мы затронули тему твоего будущего, а потом как-то сразу ушли в сторону. Ты ещё не определился?

— Вы про смену места учёбы? — осторожно поинтересовался я.

— И про это в том числе.

— Скажите честно, а у меня есть выбор? — задал я прямой и не очень корректный вопрос.

— Выбор есть всегда, — ответил кесарь и улыбнулся. — Но не всегда он столь очевиден, как в твоём случае.

— То есть, выбора нет?

— Смотря что подразумевать под этим определением. Я тоже хочу задать тебе один вопрос. Скажи, что тебе больше по нраву: выживать, каждый день, доказывая своё право на существование в максимально агрессивной среде или жить, ощущая поддержку, и развивать те возможности, что дала тебе Сила?

— Думаю, кто угодно выберет второе, — ответил я.

— Я такой ответ от тебя и ожидал.

— Выходит, всё же, нет у меня никакого выбора.

— Выбор есть всегда, — повторил кесарь и снова улыбнулся.

Глава 16

После разговора с кесарем водитель Милютина повёз меня в академию. Сам Иван Иванович остался у Романова, предупредив меня, что на днях нам с ним предстоит увидеться и обсудить, как мне проще всего добраться до Петербурга и встретиться с отцом.

Разумеется, всю дорогу до Кутузовки мою голову занимали мысли о предстоящей поездке в родной город. Мне предстояло не просто попросить отца о встрече с Романовым, а по сути, открыто объявить, что я на стороне кесаря и по факту уже работаю на КФБ. Впрочем, отец явно об этом уже знал или догадывался.

Но как же мне не хотелось встречаться с ним и говорить на такую тему. Сама мысль об этом меня угнетала, но в сложившейся ситуации мои желания мало что решали — отказать кесарю я не мог. И в первую очередь потому что хотел скорейшего начала спецоперации по освобождению ребят.

Вообще, было во всём этом что-то ненормальное: я работал на кесаря, а мой отец с ним воевал. Выглядело это так, будто я пошёл против своей семьи. И хоть я знал, что это не так, что семья от меня сама отказалась, а поручения кесаря нисколько моей семье не вредили, а лишь давали надежду на спасение похищенных отбракованных подростков, неприятный осадок у меня после разговора с Александром Петровичем остался.

Непонятное было ощущение, не то чтобы сильно неприятное, но какое-то странное. И похоже, мне предстояло теперь жить с ним всегда. Это, конечно, не радовало. Но и печалиться смысла не было — что я мог изменить? Вернуться в семью я не мог — меня там никто не ждал, да и поступки отца я категорически не поддерживал. Отказаться сотрудничать с КФБ и кесарем? Теоретически мог. Но что мне это давало? Ничего. Ни поддержки, ни перспектив.

А мне надо было как-то обустраивать свою дальнейшую жизнь, и сильная поддержка на уровне Романова и Милютина хоть и серьёзно ограничивала мою свободу, но зато хорошо помогала встать на ноги и открывала широкие перспективы. Да и вообще, Милютины сделали за последние два года для меня много хорошего, и мне было просто приятно иметь дело с Иваном Ивановичем. И кесарь вызывал у меня лишь положительные чувства. Поэтому мой выбор был очевиден.