Отвертка - [51]

Врач задумался и от усердия даже пожевал губами.

— Думаю, что не увеличатся. А зачем вы мне это рассказываете?

— Вы не понимаете?

— Нет.

— Видите ли в чем дело. У вас на входе стоит постовой. Очень вежливый мужчина. Пять минут назад он отказался пропустить меня внутрь больницы на основании того, что в 1964 году министру здравоохранения ни с того ни с сего пришло в голову подобные визиты запретить.

— Ага. И вы собираетесь об этом написать в своей газете?

— Собираюсь. А когда люди Петушкова будут спрашивать меня, зачем я так подставил их шефа, я объясню, что вы не смогли справиться с подчиненными вам милиционерами. Уверяю вас — Петушков этого не забудет.

Я наклонился к собеседнику и прошептал:

— Между нами говоря, он мерзкий и злопамятный человек. Удивительно мерзкий и удивительно злопамятный.

Доктор заволновался:

— Погодите, погодите. Зачем же так драматизировать ситуацию?

Приблизительно три минуты он рассказывал мне о том, как он любит газеты вообще и мою в частности. Потом спросил, не хочу ли я, чтобы постовой извинился? «Не хочу», — сказал я.

Через пять минут дородный медбрат в белом халате провожал меня на вожделенное третье отделение.

Честно сказать, во всей рассказанной истории не было ни единого слова правды. Фамилии Курицына и Петушкова я придумал за секунду до того, как принялся излагать врачу всю эту бредятину.

Глупо, конечно, но ведь помогло.

На стене кабинета, в котором меня попросили подождать, висел рукописный плакат «Когда идешь к урологу-врачу, попридержи в канале всю мочу!». Я уселся в потертое кожаное кресло и от нечего делать полистал лежавшие на столе брошюры.

Одна из них — «Памятка школьникам старших классов» — описывала, как именно следует заниматься гомосексуализмом, чтобы не подцепить что-нибудь совсем неожиданное.

Вместо «привет» Осокин спросил, принес ли я сигареты? Выглядел он хреново: небритый, осунувшийся, в дурацких пижамных штанах на два размера больше, чем нужно.

Я через стол кинул ему пачку «Lucky Strike» и сказал, что он хреново выглядит. Он сорвал с пачки целлофановую обертку, сунул в зубы сигарету и глубоко затянулся:

— На себя посмотри.

— Расскажи, жиголо, почему я должен был переться в эту юдоль скорбей? Неужели ты забыл о технике безопасности?

— Пьян я был, не помню ни хрена.

— Выпьешь?

— А что у тебя?

— Коньяк.

— Хороший?

— Наверное… Дорогой… В «Гостином дворе» купил, на втором этаже.

— Выпей. Мне нельзя. Меня сегодня с трех часов дня колоть стали. Черт знает что за гадость колют — на задницу не сесть. Сказали, выпью хоть грамм — помру к едрене-фене.

— Долго будут колоть?

— Послезавтра последний день. Чего нового на работе?

— Да так…

— Да так?

Я вытащил из внутреннего кармана куртки бутылку коньяка, отвернул пробку и сделал большой глоток. Коньяк оказался ничего, и я отхлебнул еще раз. Затем завернул пробку и убрал бутылку обратно в карман.

Чтобы рассказать Леше обо всем, что случилось вчера в метро, у меня ушло минут двадцать.

— Вот это ты, парень, влип! Стоило отлучиться поболеть…

— Если бы ты не отлучился, то влип бы сам. Степашин собирался отдать всю ирландскую банду под твое руководство.

— Хрен бы я влип! Думаешь, я бы стал таскать этих чудиков по подземке? Парней — в клуб, девицу — в койку. Разговор короткий.

Цинизм Осокина иногда меня раздражал. Я вытащил коньяк и приложился к бутылке еще разок.

— Точно не хочешь?

— Говорю же — нельзя. Что ты собираешься со всем этим дерьмом делать?

— А что с ним можно делать? С нами был капитан, пусть он и ищет убийцу. Я здесь ни при чем.

— Сам-то что думаешь? Кто зарубил парня?

— Трудно сказать. Я ж не знаю их никого.

— Ни единой мысли?

— Не знаю. Честно не знаю. Может быть, Мартин? Но — не знаю.

— Почему Мартин?

— Нас там было шестеро. Один убит, значит, подозреваемых пять. Допустим, я и капитан не в счет. Остаются трое. Девушка? Вряд ли. Ты бы видел, как всажено лезвие — по самое древко… Блин, лесоруб какой-то работал… А Дебби не похожа на лесоруба…

— Хороша?

— Охренеть можно, какая девица. Остаются двое — Брайан или Мартин. Шансы — фифти-фифти. Но Брайан — как сказать? Он веселый парень. Смеется все время, пиво всем покупает, Дебби за задницу щиплет. А Мартин… Не знаю. Странный какой-то. Как робот.

Мы помолчали. Я еще раз приложился к коньяку. В бутылке его осталось меньше половины.

— Какие планы на вечер?

— В «Хеопс» пойдем. Поболтаем.

— Точно! Сходи, поболтай. Распутаешь дело — тебя Степашин редактором отдела журналистских расследований сделает. С прибавкой к жалованью.

— Ты, прежде чем острить, от гонореи вылечись. А то выпить по-человечески не можешь, а остришь.

***

Когда я уходил из больницы, главврач лично вышел проводить меня до дверей.

Он улыбался, говорил, чтобы я заходил еще, и мечтал о том, чтобы никогда в жизни больше меня не видеть.

Я старался на него не дышать.

— Буду жив — зайду.

— Что вы имеете в виду?

— Опасная у меня, знаете ли, работа.

Я вышел под дождь.

6

Первое, что я услышал, когда мы ввалились в «Хеопс», — охранник жаловался типу в дорогом галстуке и пиджаке с эмблемой клуба на нагрудном карманчике:

— Слушай, Леша, эти громилы тренировались и, это… зеркало в раздевалке у девушек раскололи. Вдребезги… Два стакана грохнули об пол. Они же пьяные в сосиску! Как выступать будут?!