Отвергнутая принцесса - [50]

— Почему? — от негодования голос Хобарта перешел в клекот. — Туннель, что ли, заблокирован?

— Вовсе нет, о господин. Но тебе известно или нет, что без Разума наш мир пропадет? Я не могу допустить, чтобы такой кошмар приключился с его ни в чем не повинными жителями.

— Даже если лорд Высокий Стул прикажет тебе?

— Даже и тогда. Уничтожь меня на месте или кинь в душегубную печь, я не отступлю.

— Да я... я просто могу уйти отсюда, и пусть все рухнет или провалится в тартарары, или взорвется, или все равно что. Я так и сделаю, имей в виду!

— Главное, что я тут буду ни при чем.

И Гомон скрестил на груди руки, очевидно, готовясь к худшему. Хобарт задумался ненадолго, выражение отчаяния пропало из его глаз.

— Расскажи-ка мне о моей новой работенке. Могу я взойти на трон и творить чудеса? — спросил он явно с намеком.

— Возможности твои безграничны, по крайней мире, в этом мире, о господин.

— Могу я пожелать чего-нибудь, и желание сбудется?

— Да, до тех пор, пока ты не ограничиваешь силу Разума.

— В каком смысле?

— Ну, ты не можешь изменить что-либо навсегда, потому что тогда следующий Разум не сможет это изменить. То есть ты ограничишь его силу, которая по определению не может быть ограничена.

— Послушай, Гомон, либо я полноценный Разум, либо нет, следуя твоей же причудливой логике; значит, если Разум всесилен, то и я должен быть таким...

— Да простит меня мой господин, — прервал его аскет, — но я не понимаю столь тонких философских материй. Я только еще достигаю духовного совершенства, в основном, за счет своей скромности.

— Хм. А что ты ценишь превыше всего?

— Мое духовное совершенство, — немедленно ответил Гомон. — Ни смерть, ни мучения не коснутся его!

— Не хочу показаться тебе грубым, старик, — усмехнулся Хобарт, — но после всего того, что ты натворил, притащив меня сюда, скажу тебе следующее. Либо ты возвращаешь меня домой, а жрецы тем временем подыскивают нового претендента на трон, либо я поднимусь туда и превращу тебя в развратного распутника, какого твой аристотелев свет еще и не видывал! Ты жить не сможешь без спиртного, от одного только взгляда на женщину будешь сгорать от вожделения и желания сорвать с нее одежду немедленно...

Ужас исказил черты лица аскета, его самообладание разбилось вдребезги.

— Только не это! Слушаюсь и повинуюсь, о Избранник! Мне не справиться с тобой! — зарыдал он.

— Так-то лучше. Теперь, думаю, нам надо поторопиться.

— Я провожу тебя, — поникшим голосом ответил Гомон. — Но пока еще ты здесь, я должен предупредить людей, чтобы они закончили все свои дела. Уже иду!

И аскет, придерживая набедренную повязку, торопливо удалился.

16

Прошло много дней, милосердно стремительных, а Хобарт все ждал аскета. Сто раз на дню он радовался тому, что все устроилось, и еще сто раз убеждал себя, что где-то спрятана ловушка. Когда Хиделас объявил о возвращении Гомона, Хобарт наспех попрощался со жрецами, не обращая внимания на их последние мольбы, и с криком: «Скорее!» схватил аскета за локоть и потащил к выходу.

Как только они вышли из пирамиды, яркое солнце заволокло невесть откуда взявшимся серым туманом. Все вокруг приобрело цвет сырой промокашки, очертания предметов расплывались на расстоянии двадцати футов.

— Вот оно, безвластье. Законы природы перестали действовать и все то ли живет, то ли уже умерло, — тоскливо объяснил Гомон.

— Меня это не волнует. Я беспокоюсь только о том, чтобы ты не заблудился в тумане, — одернул его Хобарт.

Они быстро добрались до краев чаши и начали подниматься по изогнутой стене. Сначала путь был легким, а потом склон стал слишком крутым для размеренной беседы. Ботинки Хобарта соскальзывали с «обсидиана», тогда как босоногий Гомон спокойно двигался наверх. Затем добавилось еще кое-что: под ногами Хобарта скалы начали крошиться и сминаться. После нескольких обвалов поверхность скал стала неровной и вполне пригодной для подъема.

— Видишь, о Роллин. Началось, — стонал Гомон.

— Разрушение?

Аскет всхлипнул, кивнул и подал Хобарту руку, помогая преодолеть последние несколько футов. На краю чаши стояли два навьюченных животных — лошадь и ослик. Хобарту, разумеется, предназначалась лошадь.

— Более подходит моему смиренному положению, — пояснил аскет, садясь на осла.

К седлу Хобарта были приторочены два мушкета.

— Поехали, — двинул пятками Гомон в бок своего скакуна. Ослик послушно рванулся вперед, похоже, Гомон умел находить взаимопонимание с меньшими братьями. Они двигались по краешкам чаш, абсолютно идентичных той, в которой стояла пирамида. По мере продвижения блестящая черная поверхность скал покрывалась все большими трещинами и ямами. Когда здесь говорят о крушении мира, то именно физическое крушение и имеют в виду! Всадники выбрались на равнину и пришпорили скакунов, в дороге Гомон, видимо, руководствовался инстинктом. Они проехали груду мусора, еле различимую в тумане, которая недавно еще была хижиной крестьянина. Хозяин вместе с семьей стояли перед руинами дома и сыпали проклятьями.

— А дома в больших городах не разрушатся? — поинтересовался Хобарт.

— Айе, — резко ответил Гомон. — Что, по-твоему, я делал, пока ты сидел рядом с троном? Я послал весточки всем городам, чтобы люди попытались выжить на случай, если каким-то чудесным образом отыщется новый Разум! Расслабься, мы уже в Конических Горах.