Отважный юноша на летящей трапеции - [58]

Уже через некоторое время мальчик вышагивал вперед-назад по тротуару перед своим домом без помощи деда, а тот наблюдал за ним с крыльца, покуривая трубку, с суровым выражением лица, на котором одновременно выражалась гордость, а мальчик тем временем очень сноровисто маршировал. Шагистика, очевидно, была старомодной и, очевидно, слегка недемократичной, но Карл был всеобщим любимцем в округе и считался изысканным крохотным человечком. В том, что маленький мальчик умеет так ходить, было что-то трогательное. Истинные тевтонцы ценят важность таких относительно автоматических функций, как дыхание, поступь и речь, и умеют достойно и рационально заботиться об этих простых действиях. Очевидно, с их точки зрения, дыхание, ходьба и речь связаны с жизнью как таковой, и, следовательно, когда они поднимают вокруг этих действий суету, она вовсе не абсурдна.

Обитатели этого квартала последние шесть-семь лет хорошо плодились и размножались, и на улице появилась густая поросль детишек; все они здоровы и представляют интерес, особенно для меня. Карл – всего лишь один из этой стайки, и он упомянут первым, потому что обучен сознательному методу расового бытия. Остальные дети принадлежат разным народам, и в то время, как основные черты каждой расы явственно проступают в каждом ребенке, эти черты ни у кого так не подчеркиваются и не усиливаются, как в Карле. Иными словами, каждый ребенок принадлежит своей расе естественно и инстинктивно, и, возможно, если бы не наставления деда, Карл был бы теперь как эти дети, более бесхитростным, непосредственным, простодушным и неподавленным. У него не было бы военной выправки при ходьбе, что составляет основное различие между ним и остальными детьми, и не было бы причуд, которые иногда раздражают Йозефа, словенского мальчика из нижней квартиры.

Йозеф почти на год старше Карла. Он резвый мальчик. Все его движения полны внутренней веселости. Он унаследовал от отца-пекаря яркую озорную внешность, разговорчив, интересуется всем и каждым на свете, кто оказывается рядом, вечно задает вопросы, и вообще он ужасный почемучка. Он хочет знать имена людей. Его излюбленный вопрос: «где ты был?», который он задает в надежде, что ты побывал в замечательном и таинственном месте, не похожем на те, где бывал он, и вообще не похожим ни на одно место на земле. Лично меня он всегда ставит в тупик, потому что мне приходится ему отвечать, что я был в городе, где и он бывал неоднократно.

Карл почти никогда не бегает, а Йозеф почти никогда не ходит шагом, а вечно носится, прыгает, скачет, словно передвижение с места на место для него гораздо важнее, чем отбытие из одной точки и прибытие в другую. Я хочу сказать, он как бы получал большее удовольствие от самого движения, чем от конкретной цели своего путешествия. Йозеф играет, Карл исполняет. Для славянина на первом месте – быть самим собой, а его раса – на втором. Для тевтонца на первом месте – его раса, а его личность – на втором. Я наблюдаю за детьми из этого квартала несколько лет кряду, и, надеюсь, меня никто не заподозрит в вымысле ради сочинения короткого рассказа, ибо я ничего не выдумывал. Мелкий эпизод, случившийся вчера вечером, был бы незначительным и бессмысленным, если бы я не наблюдал за становлением этих мальчиков. И жаль, что я мало знаю о еврейском мальчике Ирвинге, горько плакавшем, когда Карл и Йозеф тузили друг друга.

Ирвинг переехал в наш квартал с родителями в ноябре прошлого года, месяца четыре назад, но я стал замечать его на улице лишь через месяц. Он – грустный мальчик, ровесник Йозефа, погруженный в себя; так безопаснее – быть со своими мыслями наедине. Полагаю, родители дают ему музыкальное образование, поскольку, судя по его внешнему виду, из него выйдет отменный скрипач или пианист – у него большая серьезная голова, сам он щуплый, с тонко чувствующей нервной системой.

Однажды вечером по пути в бакалейную лавку я увидел Ирвинга, сидевшего на ступеньках своего дома и витавшего в неизъяснимых прекрасных грезах ребенка, озадаченного странностями бытия. Я надеялся незаметно поговорить с ним и узнать, по возможности, что творится в его голове, но, едва завидев меня, он резко встал и поднялся по ступенькам в дом с очень встревоженным и напуганным видом. Я бы отдал свой фонограф, чтобы узнать, что же грезилось Ирвингу в тот вечер, потому что наверняка это пролило бы свет на его плач в прошлый вечер.

Карл солиден и твердо придерживается своей жизненной позиции; он исключительно самоуверен благодаря дисциплине, запрещающей неуместные рассуждения по поводу обстоятельств, его не касающихся. А Йозеф, с другой стороны, хоть и не менее самоуверен, не такой солидный: живой интерес ко всему на свете заставляет его находиться в постоянном движении и действовать, не задумываясь. Присутствие Ирвинга на этой улице весьма существенно, но есть в этом присутствии нечто и занятное, и удручающее, словно он сам не может разобраться в этом, находясь как будто не здесь. Ирвинг вовсе не уверен в себе. Он не дисциплинирован, не расхлябан. Он просто меланхоличен. Полагаю, в конечном счете он придет к полному самопознанию и постижению всего на свете, но на сей момент он слишком ошеломлен, чтобы иметь на этот счет определенную точку зрения.