Отважное сердце - [22]
— Прости, государь! — возразил Настасьин. — Потому и осмелился заговорить с тобой, что ведь врач я… Знал заранее, что огневаешься, но я должен сказать тебе.
Невский пристально глянул на своего лейб-медика,[15] на друга души своей:
— Что худого случилось? Говори!
— Помнишь, государь, — начал Настасьин, — как-то я сказал тебе, что у тебя под глазами опух стал делаться?
— Помню, помню… Так ведь и прошло всё: попил твоих травок каких-то, и как рукой сняло. Должно быть, поясницу простудил на ветру: эти кибитки ихние проклятые…
— Нет, государь, то не простуда была: яд они начали подсыпать тебе в пищу…
Александр Ярославич вздрогнул. Нахмурился. А затем сказал спокойно и презрительно:
— Весьма возможно. Это у них, у татар, в ходу. Ведь знаешь сам: родителя моего покойного зельем опоили в Большой Орде. Теперь за меня принялись… А ведь и как тут убережёшься? Кумысничать-то с ними то и дело приходится, — продолжал Александр. — То у князя Егу, то у князя Чухурху у того, у другого: без этого в Орде русскому князю нельзя и дня прожить.
— Эх, Александр Ярославич… — удручённым голосом произнёс Настасьин.
Оба задумались.
— Ну, а что делать будем, Григорий? — спросил Невский.
— Государь, ты должен дать обещание, — умоляюще произнёс Настасьин, что ежедневно, и утром и на ночь, будешь принимать из моих рук противоядие. Оно, — пояснил Григорий, — способно уничтожить многие яды!
Затем условились, что если Александра Ярославича позовут на пир к кому-либо из татарских вельмож и придётся поехать к ним, то чтобы всякий раз перед выездом князь принимал из рук своего врача чёрный предохранительный порошок и выпивал болтушку из сырого яичного белка.
С тех пор такой обычай и утвердился между ними.
— А похоже, друг Настасьин, что ты угольком меня угощаешь, благосклонно сказал однажды Невский, рассматривая разболтанный в кубке чёрный порошок.
И это почему-то вдруг разобидело юношу.
— Государь, — отвечал он важно и гордо, — уж в моём-то деле дозволь мне…
Он не договорил.
Невский рассмеялся.
— Полно, полно, Гриша! — сказал он ему, ласково кладя руку на плечо. — Я тобою, лекарем моим, свыше всякой меры доволен. Ты воистину у меня Гиппократ![16]
Однако в какой мере доволен был своим врачом Александр, в той же мере злился и гневался на своего медика Берке. Личным врачом хана Берке был старик из племени тангутов. О нём ходили легенды. Рассказывали, что старик знает целебные и ядовитые свойства всех трав и минералов. Говорили, что ещё сам Чингисхан некогда, после победы над тангутами, отнял этого лейб-медика у тангутского царя и за это отказался от всякой другой дани с побеждённых. Потом от Чингисхана этот придворный лекарь перешёл по наследству к любимому внуку Чингиса — к Батыю. А уж после кончины Батыя к Берке. Берке не расставался даже и в походах со своим лейб-медиком. Но ценил он в нём вовсе не лекаря, а… отравителя…
Когда Берке хотел, не прибегая к явному убийству, убрать опасного врага или кого-либо из знатных, кто подвергся ханской опале, он отдавал тайное повеление старому тангуту, и ханский приговор совершался.
У этого тангута были яды, которыми он мог умертвить свою жертву на любой день — и через неделю, и через две, и даже через полгода: как только повелит хан.
И вот впервые старый отравитель обманул доверие Берке — впервые замедленная отрава не действовала на того, над кем прозвучал тайный приговор хана.
Наедине, в спальном шатре своём, разъярённый Берке схватил лекаря за его длинную острую бородёнку и рванул её.
— Ты, старый ишак! Ты лжец и самозванец! — визгливым, злобным голосом кричал хан. — Ты обещал мне, что уже через месяц Александр не сможет сесть на коня. Так знай же, невежда и обманщик: вчера этому князю Александру, в его русский стан, привели бешеного коня, ещё не знавшего подков, и Александр собственной рукой укротил скакуна и умчался на нём в степь… Я прогоню тебя! Я тебя пастухом овец сделаю!…
Голова перепугавшегося старика моталась из стороны в сторону.
Наконец Берке отпустил его бороду. И старый отравитель с низким поклоном заговорил:
— Прелестный повелитель, нет, я не обманывал тебя. Я видел сам — уже болезнь стала показывать ему своё лицо. Быть может, и ты заметил, хан, когда призывал к себе русского князя, что под глазами его виднелась уже припухлость. И вдруг всё это бесследно исчезло!… Напрасно я умножал яды они не оказывали действия… Хан, прости твоего раба, но разве есть на свете такие яды, против которых природа и мудрость медика не нашли бы противоядия? Князя Александра спасли!
— Как?! — в злобном удивлении прошипел Берке. — Кто же осмелился? И кто же смог это сделать?
Оглянувшись, хотя в шатре они были одни, отравитель прошептал едва не на ухо хану какое-то имя.
Тот в изумлении отшатнулся.
— Ты бредишь, старик! — вскричал он. — Как?! Этот русский юноша, едва вышедший из поры отрочества, — и это он смог сделать всю твою прославленную мудрость бессильной?! Стыдись! И это говоришь мне ты, которого чтил сам дед мой — великий воитель?!
Отравитель удручённо покачал головой.
— Нет, мне не стыдно, великий хан, потерпеть поражение от такого соперника, — отвечал старик. — Никто другой из медиков не нашёл бы — и столь быстро! — средства против отравы, которою я отравил князя Александра. Но этот — нашёл! И отсюда я сделал вывод, что если этот юный медик русского князя войдёт в зрелые годы, то он станет вторым Авиценной!
